крыльца почты — по другую сторону ступеней, что интересно, была вторая урна, синяя, — и указал на машину.

— Садитесь, довезу.

— Ладно, спасибо, — не стала я придираться к внезапно свалившейся халяве.

Филипп тоже воздержался от возражений, только зыркнул подозрительно на нежданного нашего благодетеля.

Ну да дарёному коню в зубы не смотрят.

Главное, чтобы дальше про бесплатный сыр не было. Тот самый, который лишь в мышеловке и бывает.

* * *

Дверь нам открыла служанка, женщина средних лет, в форменном чёрном платье, белом переднике и чепце на собранных в гладкий пучок волосах.

— Добрый день, — поздоровался Ормонд, выступив вперёд. — Озел Ферворт дома?

Вообще-то его никто не звал, он сам с нами пошёл, не удовлетворившись простым отвозом по адресу, где жила местная адара. Какая Ормонду выгода со всего этого предприятия, неясно, разве что любопытно ему посмотреть, чем закончатся приключения странной адары и её сочетаемого в Перте.

— Озел Ферворт дома, но она никого не принимает, — сухо ответила служанка, смерив нас настороженным взглядом исподлобья.

Местную адару звали Трина Ферворт. Жила она в Перте уже лет пять или шесть, точнее Ормонд сказать не смог. Сама она родом из Бертерского домена, положения невысокого и до поры до времени работала, подобно многим другим простым адарам, на границе. Почему и как случился разрыв, местные жители не ведали, знали только, что однажды она с взрослым сыном приехали в Перт, да так тут и остались. Адару редко видели в городе, она ни с кем не общалась, кроме членов семьи и немногочисленной прислуги, но буйной вроде не слыла. Что, впрочем, ни о чём не говорило, потому как её вполне могли держать дома взаперти, как мистер Рочестер свою несчастную супругу.

Но не возвращаться же несолоно хлебавши к разбитому корыту? Улица чистая, немноголюдная, дом двухэтажный, примыкающий торцом к соседним, и наличие служанки намекало, что обитатели не столь стеснены в средствах, как те же Бёрны.

— Вы не могли бы передать озел Ферворт, что её по очень срочному и важному делу желает видеть адара Феодора из Исттерского домена, — выпалила я, высунувшись из-за плеча Ормонда.

Взор служанки преисполнился подозрительности, и дверь захлопнулась перед носом Ормонда. За створкой зазвучали удаляющиеся шаги.

— Вы её знаете? — оглянулся он на меня.

— Нет. Но вдруг сообщение, что к ней пришла другая адара, скорее её заинтересует? Кстати, почему к ней обращаются озел Ферворт, а не адара Трина?

— Потому что она уже не адара… не совсем адара, — пояснил Филипп.

— Мне показалось, или у адар нет фамилий? — даже при обращении к брату Феодоры использовали слово «амодар».

— Вероятно, Ферворт — фамилия её мужа… сочетаемого, — предположил Филипп.

— Или отца.

У Люсьена же есть фамилия и наверняка отцовская.

— Возможно. Феодора, а если ничего не выйдет?

— Значит, облом.

— Надеюсь, когда-нибудь я пойму, слова какого языка вы постоянно используете в своей речи.

— Великого и могучего… хотя не совсем, учитывая, сколько сейчас в ходу неологизмов, англицизмов, сленга, мемасиков из инета… а с другой стороны, в «Войне и мире» полромана герои на французском изъясняются и ничего, всем норм… так что ничто не ново под луной.

— Я не понял и половины.

— А я и не стремилась, чтобы вы что-то там поняли из моей речи.

Ормонд косился озадаченно то через одно плечо, то через другое на нас обоих по очереди и понимал из нашей милой беззлобной перебранки ещё меньше, чем Филипп. И мы, наверное, продолжили бы с азартом перебрасываться репликами, но за дверью вновь зашуршали шаги.

Мы выжидающе умолкли.

Створка распахнулась, и служанка сразу отступила, открывая проход.

— Озел Ферворт примет вас. Только не докучайте озел вопросами и не задерживайте её — ей нельзя утомляться.

Мы втроём протиснулись в сумрачную прихожую и вслед за служанкой поднялись на второй этаж. Она отворила одну из выходящих на площадку дверей, переступила порог.

— Озел Ферворт, адара Феодора и… её сочетаемые, — представила нас служанка.

Поправлять её никто не стал.

Я первой вошла в небольшое светлое помещение, обставленное как гостиная. Запоров на двери я не заметила, стены обшиты деревянными панелями, на бюро у стены лежал нож для писем. То бишь острые предметы от неё не прячут. Сама адара сидела в кресле возле окна, вполоборота к двери, облачённая в строгое платье, длинное, тёмно-синее, и на наше появление не среагировала.

— Говорите живее, что вам надобно от озел, — прошипела служанка мне в спину.

— Здравствуйте, — я нерешительно шагнула к Трине, пытаясь уловить на бледном профиле хоть какой-то проблеск эмоций. — Я адара Феодора из Исттерского домена, и я…

Трина медленно повернула ко мне голову, посмотрела пристально.

— Чужая тень, — произнесла она негромко, но внятно.

Чёрт.

С трудом сдержалась, чтобы не обернуться и не понаблюдать за реакцией мужчин. Ладно служанка, которую я вижу первый и, скорее всего, последний раз в жизни, но Филипп…

Да и Ормонда со счетов сбрасывать не стоило — как-никак, мы с Филиппом ютимся в доме его родителей.

А потом до меня дошло.

Откуда она узнала?

Как?!

Трина склонила голову набок, продолжая смотреть на меня в упор, словно я монитор, на котором она видела новую занятную информацию. Убранные в простую причёску каштановые волосы обрамляли немолодое уже лицо с россыпью родинок, карими глазами и тонкими губами. У воротничка платья белело пятно — перламутровая камея, единственное заметное украшение на адаре.

— Запуталась чужая тень в чужой сети, барахтаешься-барахтаешься, но уже не вырвешься, как ни старайся, — что-то в речи Трины неуловимо напоминало Ярен. — Быть может, если бы сразу, то удалось бы освободиться, а так… — в прямом взоре появилось сочувствие, губы изогнулись в скупой полуулыбке.

— Я не… — попыталась я опровергнуть скандальное заявление.

— Хочешь сказать, ты не чужая тень? — каплю насмешливо возразила Трина. — Я-то вижу. Те нити, из которых соткан этот мир, ускользают от меня… больше я их не вижу, не слышу и не чувствую, как прежде. Зато взору моему открыты сети, что плетёт каждый человек, из которых сплетён он сам. Твоя тень чужда этому миру. Оттого и сеть перепуталась, что ты и барахтаешься, и свою плетёшь, новую. Она старую рано или поздно под собой погребёт и не будет больше той, другой, тени места в этом мире.

Не сказать, чтобы каждое слово Трины для меня прямо откровением сотого левела явилось, однако это не те новости, что предназначались для ушей посторонних.

И не совсем посторонних тоже.

Я всё-таки рискнула обернуться.

Служанка взирала на меня с крайней степенью недовольства — чья я там тень и