Они приносили ей компоты и добытые за огромные деньги апельсины. Постепенно они смирялись с мыслью, что Мися умрет, уйдет куда-то в иное место. Но больше всего их пугало, что в горячке умирания, этого отделения души от тела и угасания биологической структуры мозга, навсегда исчезнет Мися Божская. Исчезнут все ее кулинарные рецепты, навсегда исчезнут салаты из печенки и редьки, ее шоколадные кексы с глазурью, пряники и, наконец, ее мысли, слова, а также события, в которых она принимала участие, совсем обычные, как вся ее жизнь, вот только подернутые — каждый из них был в том уверен — мраком и грустью: потому что мир не очень дружелюбен к человеку, и единственное, что можно сделать, это найти для себя и близких раковину и там пребывать до самого освобождения. Когда они смотрели на Мисю, сидящую на кровати с ногами, накрытыми пледом, и отсутствующим лицом, то пытались отгадать, как выглядят ее мысли. Такие же ли они рваные и истрепанные, как ее слова, или, может, сокрытые в глубине сознания, сохранили всю свою свежесть и силу? Или превратились в чистые картины, полные красок и глубины? Но принимался и тот вариант, что Мися могла вообще перестать мыслить. Это означало бы, что раковина была неплотная и Мисю настигли хаос и разрушение еще при жизни.

Сама же Мися, прежде чем умерла спустя один месяц, все время видела оборотную сторону мира. Ее там ждал ангел-хранитель, который всегда появлялся в моменты действительно важные.

Поскольку склеп все еще не был готов, Павел похоронил Мисю около Геновефы и Михала. Он подумал, что ей это должно понравиться. Сам он был целиком и полностью занят строительством склепа и выдавал работникам все более сложные распоряжения, поэтому работа затягивалась. Таким способом Павел Божский, инспектор, отодвигал время своей смерти.

После похорон, когда дети уехали, в доме сделалось очень тихо. Павлу было не по себе в этой тишине. Поэтому он включал телевизор и смотрел все программы подряд. Гимн на завершение трансляции был сигналом к отходу ко сну. Только тогда Павел слышал, что он не один.

Наверху скрипели доски под приволакивающим тяжелым шагом Изыдора, который больше не спускался вниз. Присутствие шурина раздражало Павла. И вот однажды он поднялся к нему наверх и уговорил его переехать в дом престарелых.

— Ты получишь заботу и горячую пищу, — сказал он.

К его удивлению, Изыдор не протестовал. И уже на следующее утро собрал вещи. Когда Павел увидел два картонных чемодана и полиэтиленовую сумку с одеждой, он почувствовал угрызения совести, но лишь на минуту.

«Он получит заботу и горячую пищу», — сказал он теперь самому себе.

В ноябре выпал первый снег, а потом уже все падал и падал. В комнатах запахло сыростью, и Павел вытащил откуда-то электрический обогреватель, который с трудом мог обогреть комнату. Телевизор трещал от сырости и холода, но работал. Павел следил за прогнозами погоды и смотрел все новости, хотя все это ему было безразлично. Сменялись какие-то правительства. Какие-то фигуры появлялись и исчезали в серебряном окошке. Перед праздниками приехали дочери и забрали его на Сочельник. Уже на второй день праздников он велел отвезти себя домой и увидел, что под снегом провалилась крыша Стасиной халупы. Снег теперь падал внутрь и покрывал тоненьким слоем мебель: пустой буфет, стол, кровать, на которой спал когда-то Старый Божский, ночную тумбочку. Сначала Павел собрался спасать вещи от холода и мороза, но потом подумал, что один не сумеет вытащить тяжелую мебель. Да и на что она ему?

— Ты сделал плохую крышу, папа, — сказал он, обращаясь к мебели. — Твой гонт прогнил. А мой дом стоит.

Весенние ветры свалили две стены. Комната в домике Стаси превратилась в груду щебня. Летом на Стасиных грядках появилась крапива и осоты. Между ними отчаянно зацвели разноцветные анемоны и пионы. Запахла одичавшая клубника. Павел не мог надивиться, как быстро прогрессирует разрушение и распад. Словно строительство домов было противно самой природе неба и земли, словно возведение стен, укладывание камней шло вразрез с течением времени. Он ужаснулся этой мысли. Гимн в телевизоре умолк, и экран заснежился. Павел включил все светильники и открыл шкафы.

Он увидел ровнехонько уложенные горы постельного белья, скатерти, полотенца. Он дотронулся до их края и вдруг всем своим телом затосковал по Мисе. Тогда он вытащил горку пододеяльников и зарылся в них лицом. Они пахли мылом, чистотой, порядком, как Мися, как мир, который был раньше. Он начал вынимать из шкафов все, что в них было: одежду свою и Мисину, горы хлопчатобумажных маек и кальсон, мешочки с носками, нижнее белье Миси, ее комбинации, которые он знал так хорошо, скользкие чулки, пояса и лифчики, ее блузки и кофточки. Он снимал с вешалок костюмы (многие из них, те, с накладными плечами, помнили еще довоенные времена), штаны с оставшимися в петлях ремнями, рубашки с твердыми воротничками, платья и юбки. Он долго рассматривал серый дамский костюм из тонкой шерсти, и ему вспомнилось, как он покупал этот материал, а потом возил к портному. Мися пожелала себе широкие лацканы и встрочные карманы. С верхней полки он стаскивал шляпы и шейные платки. Снизу выгребал сумки. Погружал руки в их прохладные скользкие внутренности, словно потрошил мертвых зверей. На полу выросла гора вещей, разбросанных в беспорядке. Он подумал, что должен раздать это детям. Но Аделька ушла. Как и Витек. Он даже не знал, где они. Потом, однако, ему в голову пришла мысль, что одежду отдают только после умерших, а он ведь все еще жив.

— Я жив и чувствую себя неплохо. В общем, справляюсь, — сказал он самому себе и тут же вытащил из часов давно не игравшую скрипку.

Вышел с ней на ступеньки крыльца и начал играть, сначала «Утомленное солнце», а потом «На сопках Маньчжурии». Ночные бабочки слетались к лампе и кружили над его головой — шевелящийся ореол, полный крылышек и усиков. Он играл так долго, что затвердевшие пыльные струны полопались, одна за другой.

Когда Павел привел Изыдора в дом престарелых, он старался обстоятельно разъяснить всю ситуацию монахине, которая его принимала.

— Может, он не такой и старый, но больной, а вдобавок умственно недоразвитый. Хоть я и являюсь санитарным инспектором, — слово «инспектор» Павел особенно подчеркнул, — и разбираюсь во многих вещах, я не смог бы обеспечить ему соответствующую опеку.

Изыдор охотно принял переезд. Ему оттуда ближе было до кладбища, где лежали мама, отец, а теперь и Мися. Он радовался, что Павлу не удалось закончить склепа и что Мисю похоронили около родителей. Каждый день после завтрака он одевался и шел посидеть рядом с ними.

Но время в доме престарелых течет иначе, нежели в других местах, более узок его ручеек. Изыдор из месяца в месяц терял силы и в конце концов отказался от этих посещений.

— Наверное, я болен, — сказал он сестре Анеле, которая занималась им. — Наверное, я буду умирать.

— Изыдор, ты же еще молодой и полный сил, — пробовала она подбодрить его.

— Я старый, — повторял он упрямо.