Он был разочарован. Он думал, что старость открывает тот третий глаз, которым можно видеть все насквозь, который позволяет понимать, как работает мир. Но ничего не выяснилось. У него лишь болели кости, и он не мог спать. Никто его не навещал, ни мертвые, ни живые. По ночам он видел свои образы: Руту, такую, какой он ее запомнил, и геометрические картины — пустые пространства, а в них многогранные или цилиндрические фигуры. Все чаще эти образы казались ему потускневшими и мутными, а фигуры — искореженными и бесформенными. Словно они состаривались вместе с ним.

У него уже не было сил заниматься таблицами. Но пока еще он вставал с кровати и бродил по зданию, чтобы увидеть свои четыре стороны света, и это занимало у него целый день. Дом престарелых был построен не по-божески и не имел окон на север, словно его строители не хотели признавать этой четвертой, самой темной части света, чтобы не портить настроения старичкам. Поэтому Изыдор должен был выходить на террасу и высовываться за перегородку. Он тогда видел из-за угла здания бесконечные темные леса и ленточку шоссе. Зима совершенно лишила его северного вида — террасы были заперты. Так что он сидел в кресле в так называемом клубе, где без устали журчал телевизор. Изыдор старался забыть север.

Он учился забывать, забвение приносило ему облегчение, и было оно гораздо проще, чем он мог предположить. Достаточно было не думать один день о лесах, о реке, не думать о маме и Мисе, расчесывающей свои каштановые волосы, достаточно было не думать о доме и чердаке с четырьмя окнами, и на другой день эти образы были все более бледными, все более выцветшими.

В конце концов Изыдор уже не мог ходить. Его кости и суставы, несмотря на все антибиотики и облучения, затвердели и отказали в каком бы то ни было движении. Его положили на кровать в изоляторе, и там он постепенно умирал.

Умирание было процессом систематического распада того, чем был Изыдор. Это был процесс лавинообразный и необратимый, самосовершенствующийся и чудесно эффективный. Как удаление ненужной информации из компьютера, на котором в доме престарелых вели счета.

Сначала стали исчезать идеи, мысли и абстрактные понятия, которые Изыдор с трудом усваивал при жизни. С треском исчезали четвероякие вещи:

Линии Квадраты Треугольники Круги

Сложение Вычитание Умножение Деление

Звук Слово Картина Символ

Милость Красота Сила Царствование

Этика Метафизика Эпистемология Онтология

Пространство Прошлое Настоящее Будущее

Ширина Длина Высота Время

Лево Право Верх Низ

Борьба Страдание Чувство вины Смерть

Корни Стебель Цветы Плод

Кислое Сладкое Горькое Соленое

Зима Весна Лето Осень.

И наконец:

Запад Север Восток Юг.

Потом поблекли любимые места, вслед за ними — лица любимых людей и их имена, и наконец подверглись забвению люди как таковые. Пропали чувства: какие-то давние потрясения (когда Мися родила первого ребенка), отчаяние (когда ушла Рута), радость (когда от нее пришло письмо), уверенность (когда Изыдор открыл четвероякость), страх (когда стреляли в него и Ивана Мукту), гордость (когда он получал деньги на почте) и многое, многое другое. И наконец, в самую последнюю очередь, когда сестра Анеля сказала «Он умер», начали сворачиваться те пространства, которые были внутри Изыдора, пространства ни земные, ни небесные — они распадались на маленькие кусочки, проваливались и исчезали навсегда. Это был образ разрушения даже более страшный, чем все остальное, чем война, чем пожары, чем взрывы звезд и имплозии черных дыр.

И тогда в доме престарелых появилась Колоска.

— Ты опоздала. Он умер, — сказала ей сестра Анеля.

Колоска не ответила. Она села у кровати Изыдора. Дотронулась до его шеи. Тело Изыдора уже не дышало, в нем не билось сердце, но оно все еще было теплое. Колоска наклонилась над Изыдором и сказала ему на ухо:

— Иди и не задерживайся ни в одном из миров. И не поддайся искушению вернуться.

Она сидела при теле Изыдора, пока его не забрали. А потом оставалась у его кровати еще целую ночь и целый день и безостановочно что-то бормотала. Поднялась она только тогда, когда убедилась, что Изыдор отошел навсегда.

Бог состарился. В Восьмом Мире Бог уже старый. Мысль Его все слабее, и в ней полно дыр. Слово стало невразумительным. Так же и мир, который произошел из Мысли и Слова. Небо потрескалось, как высохшее дерево, земля местами истлела и теперь рассыпается под ногами зверей и людей. Края мира обтрепываются и превращаются в пыль.

Бог захотел быть совершенным и решил приостановиться. То, что не движется, — стоит на месте. То, что стоит на месте, — распадается.

«Из сотворения миров ничего не выходит, — думает Бог. — Сотворение миров ни к чему не приводит, ничего не раскрывает, не увеличивает, не изменяет. Это все напрасно».

Для Бога смерти не существует, хотя иногда Богу и хотелось бы умереть, как умирают люди, которых Он заточил в мирах и вплел во время. Иногда души людей ускользают от Него, исчезают с Его всевидящих глаз. Вот тогда Бог тоскует больше всего. Потому что знает, что вне Его существует неизменный порядок, соединяющий все переменчивое в единый рисунок. И в этом порядке, в который помещен и сам Бог, все, что кажется преходящим и рассеянным во времени, начинает существовать одновременно и вечно, вне времени.

Аделька вышла из келецкого автобуса на Большаке, и ей показалось, что она проснулась. Что она спала и ей снилась ее жизнь в каком-то городе, с какими-то людьми, среди перепутанных и смутных событий. Она тряхнула головой и увидела перед собой лесную аллею, ведущую в Правек, липы по обе ее стороны, темную стену Воденицы, — все было на своих местах.

Она приостановилась и поправила сумку на плече. Посмотрела на свои итальянские туфли и пальто из верблюжьей шерсти. Она знала, что выглядит красиво, как на картинке из журнала, словно модница из большого города. И двинулась вперед, балансируя на высоких шпильках.

Когда она вышла из леса, ее поразила огромность неба, которое вдруг распахнулось. Она уже забыла, что небо может быть таким большим, словно умещая в себе и другие, неведомые миры. Она никогда не замечала такого неба в Кельцах.

Она увидела крышу дома и не поверила глазам, как сильно разросся куст сирени. Когда она подошла ближе, у нее на мгновение замерло сердце — не было дома тетки Попугаихи. На то место, где он всегда стоял, вошло небо.