смерти, после особенно тяжелого приступа, врачи провели диагностическую лапаротомию – именно об этой операции и упоминал Купер, – после чего Кэти некоторое время не посещала занятия балетом. Ей диагностировали “идиопатическое псевдообструктивное заболевание кишечного тракта, осложненное диастазом мышц живота”. Читая между строк, я решил, что врачи, видимо, исключили все возможные болезни и совершенно не представляли, что с этим ребенком не так.

– Опосредованный синдром Мюнхгаузена? – спросил я.

Заглянув мне через плечо и обхватил руками спинку моего стула, Кэсси читала заключение.

В кабинете мы с ней и Сэмом обосновались в углу, подальше от телефона горячей линии, где, если мы не повышали голоса, нас никто не слышал.

Поморщившись, Кэсси пожала плечами:

– Может, и так. Но тогда много чего не сходится. У типичного Мюнхгаузена мать обычно связана с медициной – она сиделка или еще кто-нибудь в этом роде. Маргарет же проучилась до пятнадцати лет и до свадьбы работала на кондитерской фабрике. И посмотри на данные приема пациентов. Даже в больницу Кэти не всегда привозила мать. Чаще всего это Джонатан, Розалинд и Вера. А однажды даже учительница… Цель матери с синдромом Мюнхгаузена – получить поддержку и внимание врачей и медсестер. Никому больше она не позволила бы себя заменить.

– Значит, мать вычеркиваем?

Кэсси вздохнула.

– Психологическому портрету она не соответствует, но это еще ни о чем не говорит, возможно, она исключение. Нам бы взглянуть на медицинские карты других дочерей. Такие матери обычно действуют через всех детей, кого-то одного не выделяют. Чтобы ее не заподозрили, она манипулирует детьми по очереди или поначалу старшим, а когда тот начинает противиться, переключается на следующих. Если Маргарет так и делала, в медицинских картах двух других дочерей тоже найдется что-нибудь необычное. Когда перестала болеть Кэти, возможно, что-то случилось с Джессикой… Давай попросим разрешения родителей взглянуть?

– Нет, – ответил я.

Все присутствующие в кабинете будто разом заговорили, и гул их голосов плотным туманом окутал мой мозг. Сосредоточиться не получалось.

– Девлины пока не знают, что они подозреваемые. Лучше пускай все так и остается, хотя бы пока у нас не появится надежных доказательств. Попросить у них медицинские карты Розалинд и Джессики – это дать понять, что мы их подозреваем.

– Надежных доказательств. – Кэсси обвела взглядом разложенные на столе документы – распечатки, рукописные заметки и ксерокопии, потом доску, где пестрели многочисленные имена, номера телефонов, и все это снабженное стрелочками, вопросительными знаками и подчеркиваниями.

– Да-да, – кивнул я, – понимаю.

Учеба тоже давалась сестрам Девлин по-разному. Кэти училась неплохо, но не блестяще, твердая “хорошистка”, редкие тройки по ирландскому и пятерка по физкультуре. Никаких сложностей с поведением, разве что любит поболтать на уроках, и никаких замечаний, кроме тех, что касались пропуска занятий. Розалинд достигла успехов более выдающихся, зато нестабильных: сперва целый ряд пятерок, а потом вдруг тройки с двойками и замечания растерянного учителя о невнимательности и прогулах. Личное дело Джессики вполне ожидаемо оказалось самым объемистым. В девятилетнем возрасте ее перевели в класс для детей с отклонениями, но Джонатан, похоже, потребовал от школы и департамента по здравоохранению устроить ей целое море проверок. Ее коэффициент интеллекта колебался на отметке от 90 до 105, а неврологических проблем у девочки не имелось. “Неспецифическая неспособность к обучению с аутистическими чертами”, – гласило заключение специалистов.

– Что скажешь? – спросил я Кэсси.

– Скажу, что чем дальше, тем больше в этой семейке странностей. Исходя из этих материалов, если кто из них и подвергался насилию, то Джессика. Примерно до семилетнего возраста – совершенно нормальный ребенок, а потом ни с того ни с сего – бам! – учеба и социальные навыки накрываются крышкой. Аутизм так поздно не начинается, зато прямо классическая реакция на некоторые виды насилия. И Розалинд – возможно, она так нестабильно учится, потому что у нее, как и полагается подросткам, перепады настроения, но возможно, это дома нелады. Кэти единственная из них, кто выглядит нормальной. По крайней мере, психически.

Краем глаза я заметил что-то темное и резко обернулся, отчего уронил на пол ручку.

– Ты чего? – удивился Сэм. – Это ж я.

– О господи… – пробормотал я.

Сердце колотилось. Кэсси смотрела на меня непроницаемым взглядом. Я поднял ручку.

– Не заметил, как ты подошел. Что у тебя?

– Телефонные звонки Девлинов, – Сэм взмахнул двумя пачками листков, – входящие и исходящие.

Он положил обе пачки на стол и заботливо разгладил углы. Номера были выделены маркером, каждый номер своим цветом.

– За какое время? – Кэсси склонилась вперед, разглядывая распечатки.

– С марта.

– И это все? За целых шесть месяцев?

Мне это тоже сразу бросилось в глаза – пачки были на удивление тонкие. В семье пять человек, трое из них девочки, при таком раскладе телефон вечно занят и домочадцы отгоняют от него друг друга. Я вспомнил, какая гробовая тишина висела у них в тот день, когда нашли тело Кэти, и как тетя Вера тенью бродила по дому.

– Да-да, сам знаю, – сказал Сэм, – может, они чаще по мобильнику разговаривают.

– Может, и так, – согласилась Кэсси, но неуверенно.

Я тоже сомневался. Но если целая семья ограничивает общение с окружающим миром, значит, что-то в этой семье совсем наперекосяк.

– Но это же дорого. И у них в доме два стационарных аппарата – один в прихожей, а второй наверху, на лестнице, и провод у него достаточно длинный, чтобы дотянуть до любой спальни. Так что даже если ты хочешь, чтобы тебя не подслушивали, мобильник тебе вовсе не обязателен.

Данные по мобильнику Кэти мы уже просмотрели. Раз в две недели, по воскресеньям, на счет ее телефона поступало десять евро. Эти деньги уходили в основном на переписку с подружками. Мы восстановили длинные, хитроумно зашифрованные обсуждения домашних заданий, школьных слухов и телешоу. Ни единого неизвестного номера, ровным счетом ничего подозрительного.

– А маркером что выделено? – спросил я.

– Я отметил имена абонентов и попытался разбить звонки на группы в зависимости от члена семьи. Похоже, Кэти этим телефоном пользовалась чаще других – все номера, помеченные желтым, это ее знакомые.

Я пролистал страницы. Не меньше половины каждой из них занимали желтые отметки.

– Голубой – это сестры Маргарет. Одна живет в Килкенни, а вторая, Вера, в этом же поселке. Зеленый – сестра Джонатана из Атлона, дом престарелых, где живет их мать, и соратники по движению “Стоп шоссе!”. Сиреневый – Карен Дейли, подружка Розалинд, у которой та жила, когда сбежала из дома. После того случая перезваниваться они стали реже. Полагаю, Карен была не в восторге от того, что ее втянули в чужие семейные дрязги. Она еще несколько недель звонила Розалинд, но