— Что случилось, ойбай! Чего вы раскричались?

— Этот мерзавец подкупить меня хотел! Взятку предлагал!

— Какая взятка, ойбай? Что за наказание еще?!

— Ладно, старуха, не шуми. Дай мне теперь спокойно поработать…

В тот же вечер ревизор районного финансового отдела Каугабаев написал обстоятельное заключение о результатах ревизии, проведенной им в совхозе "Красный караван". Об управляющем отделением Дуйсекове и его сообщниках он подготовил документы для передачи в прокуратуру.

Только теперь он почувствовал, как устал за последнюю изнурительную, тревожную неделю.

В эту ночь Баеке спал спокойно…

ЗА ПУСТЫННЫМ ГОРИЗОНТОМ

На знаменитой во всей округе Каратау джайляу "Майши" проходил областной слет чабанов. Вдоль излучистой степной речки, заросшей по берегам зеленым ку-раком, выстроилось восемьдесят юрт. Гремело тысячеустое торжество. Вслед за прославленным трудовым людом съехались сюда со всей области акыны и сказители, певцы и кюйши, весельчаки-затейники и острословы, и каждый норовил ошеломить взбудораженную толпу своим искусством. Не щадили струн домбры, не жалели глоток, и казалось, не выдержит голубое, чистое, как шелк, небо жаркой поры шильде, расколется и обрушится на безбрежную степь. И каждый раз толпа возбужденно гудела, колыхалась, когда в круг, сменяя друг друга, выходили вдохновенные певцы-акыны с разукрашенными домбрами. Особенно в ударе был сегодня сказитель Абилькас из Чиили. Еще молодой, рыжеватый, полнолицый джигит смахивал со лба обильный пот, быстро-быстро, речитативом проговаривал слова и вдруг срывался на мощный, ликующий крик, от которого толпа, горячо поддерживавшая любимца, приходила в неистовый восторг.

В шумной толпе находился и Мысыр, фельдшер. Уже лет пятнадцать он мотается по степи, обслуживает чабанов на далеких отгонах. В бескрайней долине между Телькулем и Сарысу не найдешь скотовода, который не знал бы Мысыра. Он давно уже сдружился и породнился с исконными степняками, закаленными на ветру, на сту-же и нещадном солнце. Всем сердцем привязался к могучему чабанскому племени, представления не имеющему об уюте и покое. Он делил с ними радости и горести, и всюду держался вместе с ними, чувствуя себя равным среди них. Когда горластый сказитель Абилькас из рода Кипчак воспевал, не жалея красок и восторженных слов, земной рай — зеленые просторы пастбищ, и верных сынов степей — чабанов, зимой и летом не слезающих с седла, Мысыр радовался и хлопал в ладоши громче всех.

Он был весь во власти песни, когда подошел к нему шофер Дильдабай.

— Ага, вас Аякен зовет…

Мысыр поморщился. Шофер раздражал его. Не джигит — тюфяк, зануда. Вернулся в прошлом году из армии, слонялся по аулу, пока не попался на глаза Аяпбергену. Тот мигом взял его к себе шофером — редакторская машина без толку пылилась в гараже. У Аяпбергена почему-то шофера не задерживались. А этот слюнтяй, ко всему прочему мелочный и жадный — без рубля и шагу не ступит — приглянулся Аякену. Как же, не пьет, лишнего не болтает, за девками не бегает, брани, бей его — не икнет, — где еще такого найдешь. Для редактора районной газеты, у которого своих забот хватает, это не шофер, а сущий клад.

Сказитель в это время отчаянно ударил по струнам домбры и завел искрометную песню Нартая, прославленного акына присырдарьинских степей. Уйдешь разве… Когда Абилькас под одобрительный гул, наконец, умолк, Мысыр неохотно направился к большой белой юрте, отведенной для особо почетных гостей.

Человек пять сидели кругом и увлеченно пыхтели над огромной крашеной чашей.

— А, проходи… Вовремя пришел.

Гости заерзали, подвинулись, выказывая радушие.

Мысыр присел с края. Куырдак был отменный: нежное мясо ярочки, с печенкой, с сердцем, с курдючным салом, и все это круто посолено, поперчено — язык проглотишь. На дастархане вокруг чаши густо стояли белоголовки. Они соблазняли, невольно притягивали взор, но Мысыр только мельком покосился на них. Когда-то он был на короткой ноге с "акмаганбетом — ерофеичем". Но в последние годы нежданная хворь — гипертония — разлучила их.

Наевшись куырдака, он вытер губы, отодвинулся. В углу бугрился черный бурдюк. Он развязал ремешок, налил из него в большую чашу пенистого кумыса, залпом выпил. Мгновенно выступила на лбу холодная испарина.

Остальные доели куырдак и дружно потянулись к белоголовкам.

Все издавна и хорошо знали друг друга. На почетном месте восседал чернявый, дородный Кунтуар, начальник районного объединения "Сельхозтехника". С Аяпбергеном они давнишние приятели. Всю войну, говорят, прошли бок о бок, вместе пережили все радости и горести. Не отставая от Кунтуара, хлестал водку плотный, кряжистый старик с длинной сивой бородой. Это Кара-мерген, знаменитый охотник. Почти всю жизнь провел он в степи, в горах и ущельях. Сам господь бог не знает, сколько он на своем веку истребил волков и карсаков. Ну, а этот, неутомимый говорун, которому никто не перечит, — сам Аяпберген. Он приходится Мысыру дядей по матери, то есть нагаши. Лет пять назад он вернулся, как поговаривали, с "большой" учебы и с тех пор редактирует районную газету "Алга". Изредка в своей же газете Аякен публикует язвительные фельетоны. Мишенью для его статей служат обычно малограмотные муллы, баксы-лекари, доживающие свой век в далеких аулах. Писания ученого братца не восхищают престарелую мать Мысыра. "И что ему сделали эти почтенные люди?! — недоумевает каждый раз она. — Их и так осталось, что волосинок на голове плешивого. Или еда ему не еда, если он не поглумится над стариками?!"

Нижняя кошма юрты была приподнята, и с речки тянуло приятной прохладой. За юртой взад-вперёд носились люди, мчались мальчишки на призовых скакунах. После обеда должна состояться байга, и опытные лошадники заранее разогревали коней, готовясь к предстоящим скачкам. Молодежь столпилась вокруг охрипшего магнитофона, извергавшего неистовую какафонию. Автолавки гостеприимно распахнули двери, продавцы, разложив товары, зычно зазывали покупателей. Неподалеку стояла небольшая юрта с красным флагом. Перед ней, на зеленой лужайке, с безразличным видом сидели старики и старухи. Тощий, длинноволосый джигит, размахивая газетой, читал лекцию, должно быть, о международном положении. Аульные старики не прочь послушать о том, как израильтяне измываются над потомками пророка. О том и Мысыр не раз рассказывал чабанам.

А этим, в юрте, ни до чего не было дела. Куырдак и арак разморили их, и теперь они, отрыгиваясь и поглаживая животы, громко, вразнобой говорили о том, о сем. И только двое не принимали участия в бестолковой беседе: шофер Дильдабай, с унылым видом сидевший у порога, и фельдшер Мысыр, чутко прислушивавшийся к шуму за юртой.

Белоголовки одна за другой исчезали с дастархана, и друзья-приятели горланили все громче. Мысыру это надоело, и он потянулся было к выходу, но нагаши Аяпберген сделал рукой