— Вероятно, те, кто направил мое заключение вам на рецензию, сочли, что вы не владеете политической ситуацией текущего момента, — ответил Сергей с места.

В глазах Мефистофеля полыхнул озорной огонек.

— Возможно, — согласился он полным иронии голосом. — Вы зайдите ко мне после занятий, познакомимся поближе. Должен же я знать, кто автор заключений, которые я рецензировал, и статьи, о публикации которой ходатайствовали из областного Бюро.

Близкое знакомство с Безгачиным обернулось для Сергея полной неожиданностью. Расспросив о том, где и кем Саблин работал и чем занимался, и услышав о его увлеченности гистологией, завкафедрой спросил:

— Гистологической диагностикой ЧМТ приходилось заниматься?

Разумеется, с черепно-мозговыми травмами Сергею приходилось иметь дело неоднократно, встречаются они часто, что при несчастных случаях, что при криминале.

— О кандидатской диссертации не подумывали?

Вообще-то Сергей об этом думал, но думал как-то вяло. С одной стороны, он понимал, что Василенко рано или поздно закончит заочную аспирантуру и, вероятнее всего, защитится. И тогда более чем реальна ситуация, при которой именно ее снова назначат заведовать гистологией, а Саблина попросят написать заявление о переводе на должность врача-эксперта. Ведь понятно, что сотрудник, не имеющий ученой степени, не должен руководить теми, кто эту степень имеет. Василенко восстановит утраченные позиции, а в том, что ей этого очень хочется, никто не сомневался, да она, собственно, и не скрывала своих планов. Но с другой стороны, времени жалко на всю эту научную работу. Того самого времени, которого и так не хватает, чтобы любимым делом заниматься.

Поэтому ответил он Безгачину осторожно и неопределенно:

— Да как-то повода не было об этом задуматься.

— Считайте, что повод появился, — Мефистофель оглушительно расхохотался. — Вам меня сам Бог послал. А мне — вас. Я, видите ли, докторскую тут затеял. Меня интересуют возможности лабораторной диагностики давности черепно-мозговых травм.

Сергей понимал, о чем идет речь. При повреждении костей свода и основания черепа одновременно происходят повреждения оболочек и вещества мозга. Все эти процессы давно описаны и изучены в судебной медицине. Но судебно-медицинская практика постоянно сталкивается с необходимостью определить давность повреждений, причем не просто определить, а обосновать выводы в экспертном заключении. Ведь именно это обычно в первую очередь интересует правоохранительные органы, которым обязательно нужно иметь точный ответ на вопрос: когда? Когда была причинена травма? Потому что без ответа невозможно будет утверждать, что травму человек получил именно в данной конкретной ситуации, а следовательно, трудно будет доказывать вину подозреваемого или обстоятельства получения травмы. А вот как раз в области установления давности повреждений и зияли значительные научные «дыры». Еще в 1975 году была разработана и опубликована методика определения давности повреждений, имевшая и свои достоинства, и недостатки. Достоинством была ее несомненная простота и доступность: использовались рутинные окраски, и применение методики не составляло ни малейшего труда для любого эксперта-гистолога, даже малоопытного. А вот недостатком являлось то, что временные интервалы, которые данная методика позволяла устанавливать, исчислялись часами. Для следствия по уголовному делу этого было совершенно недостаточно. Шестьдесят минут — это очень много. И давно уже остро стоял вопрос о том какие методы можно применить, чтобы сузить временные рамки и иметь возможность определять давность повреждений максимально точно. Сергей читал о так называемом морфометрическом методе, предложенном учеными, при котором нужно было заниматься математическим подсчетом количества различных элементов клеточной реакции на травму. Но этот метод требовал скрупулезности и огромного внимания и применяться повсеместно не мог.

— Наша кафедра, — продолжал Безгачин, сверкая глазами, — пытается найти какую-нибудь оригинальную методику. Мы и химиков привлекли из областного Бюро, они там отрабатывают вопрос об определении давности внутричерепных кровоизлияний по концентрации в них метгемоглобина, один из них даже кандидатскую на этом материале готовит. И вы подключайтесь, если вам есть что сказать по проблеме. Нам бы гистологию сюда подтянуть — было бы полезно! Вы не тушуйтесь, Сергей Михайлович, прикрепитесь соискателем, сдадите экзамены, я возьмусь осуществлять научное руководство — справитесь! А я ваш материал включу в свою докторскую. И вам выгодно, и мне. Ну так как? Решитесь?

Сергей пообещал подумать. Стать кандидатом наук было соблазнительно. И проблема показалась ему интересной. И ученая степень пригодится если не в карьере, то, по крайней мере, в дискуссиях с тем же «неостепененным» Двояком или прочими желающими подвергнуть сомнению экспертные выводы Саблина.

— Подумайте как следует, — сказал на прощание Безгачин, — я вас ни к чему конкретному не привязываю, конкретных тем не предлагаю — сами определитесь, что вам интересно или по силам. Но условие жесткое: наличие черепно-мозговой травмы и микроскопическая диагностика. Эти две составляющие — обязательны. Остальное на ваше усмотрение.

Время, отведенное на сертификационный цикл, пролетело быстро, Сергей старательно посещал занятия, сдавал письменные работы, а в свободное время много общался с коллегами из областного Бюро, в котором о скандально известном северогорском эксперте были уже наслышаны. О диссертации он старался не думать, оставив принятие решения до возвращения в Северогорск. Он поговорит с Ольгой, посоветуется с ней, все-таки она как гистолог действительно лучше, чем он. Самолюбивый, самоуверенный и самовлюбленный, Сергей Саблин даже и не думал этого отрицать.

— Рутинные окраски не пойдут, — задумчиво проговорила она, выслушав Сергея, — на то они и рутинные. Все их сто лет используют и все, что можно, из этого метода уже выжали. Давай подумаем о какой-нибудь другой, которую используют редко и про которую все забыли… Или которую используют часто, но совершенно для других целей. Скажи-ка мне, что можно увидеть под микроскопом при ЧМТ?

— Эритроциты, естественно, — начал перечислять он, — фибрин, потом уже лейкоциты, макрофаги, потом появляются фибробластические элементы…

Он готов был последовательно описывать всю гистологическую картину черепно-мозговой травмы, но Ольга нахмурилась и перебила его:

— Фибрин? Слушай, Саблин, а ведь с этим можно поиграть. Ты помнишь монографию о геморрагическом шоке при массивных острых маточных кровотечениях?

— Ну, помню, — удивился Сергей. — Но это же чистая гинекология. При чем тут…

— А при том! — Ольга торжествующе улыбнулась. — Там как раз и написано, что диагностика стадии шока основана на микроскопической картинке динамики изменений именно фибрина.

Сергей вспомнил и еще раз подивился тому, насколько свободный, незашоренный у нее взгляд. Вот он помнил, что монография посвящена акушерско-гинекологической практике, и автоматически исключил ее из объектов внимания при обдумывании чисто судебно-медицинской проблемы. А Ольга ничего никогда не исключает, она все помнит и использует всю информацию, из каких бы источников ее ни получала. Вот же умничка! Действительно, в научном труде, на который она сослалась, описывалось, что фибрин имеет различные возрасты, и для определения этого «возраста» автор разработал оригинальную методику окраски на фибрин. Клетка рождается, зреет, стареет и умирает, и длительность всех этих этапов давно подсчитана и определена. При применении предлагаемой методики клетки определенного возраста окрашиваются в определенный цвет. Потому и метод этот называется ОКГ — «оранжевый-красный-голубой», как раз по цвету «возрастов» фибрина.