– Ну что? – спросил Фил, глядя на меня. У него-то, наверное, полно дробовиков.

Я вздрогнула:

– Что, прости?

– Я возьму омлет по-денверски. А ты что-нибудь выбрала?

Я вдруг поняла, что даже волнение не смогло заглушить зверский голод, терзавший меня. Я уже два дня толком не ела. Я заглянула в меню и назвала первое, что попалось на глаза.

– Черничные оладьи.

– Отличный выбор. – Фил усмехнулся и наклонился поближе. – Знаешь, не обязательно сидеть с таким испуганным видом. Я же не какой-нибудь чокнутый маньяк с топором.

Я выдавила смешок.

– А разве чокнутый маньяк с топором не сказал бы то же самое? – Я вдруг напомнила себе свою мать.

– Но ты же сама предложила встретиться, – напомнил мне Фил.

– Ты просто… – Я осеклась.

– Слишком старый? – угадал Фил.

– Ты говорил, что бросил школу в старших классах.

– Бросил. Правда, это было очень давно. – Он усмехнулся.

– Ты говорил, что живешь в доме дяди и тети.

– Так и есть. Они уже давно мне его продали.

Я нахмурилась:

– Ты не такой, каким я тебя представляла.

Он окинул меня взглядом:

– Ты тоже не такая, какой я тебя представлял.

Это что еще значит? Что я слишком страшная? Плоская? Тощая? Что, если прямо сейчас Фил прикидывает, сколько я вешу и сильно ли буду сопротивляться, когда он потащит меня в свой пикап? Или, может, он решил, что силу применять не стоит, лучше просто приударить за мной? Я не собиралась заниматься сексом с этим мужиком ни при каких обстоятельствах.

– Я, знаешь ли, не планировал становиться старым холостяком, который сидит один в лесной хижине и читает Кафку. – Фил сделал паузу. – Шучу, Кафка – это полная хрень. Читала его когда-нибудь?

Я покачала головой.

– И не советую. Лично мне больше по душе Маргарет Этвуд. «Рассказ служанки» я перечитывал, наверное, раз тридцать. При каждом прочтении находишь что-то новенькое. Но, признаться честно, «Есть, молиться, любить» мне нравится не меньше. Элизабет Гилберт – наше национальное сокровище. – Судя по этой безудержной болтовне, Фил ни с кем не разговаривал уже лет шестьдесят. Пришлось признать, что на маньяка с топором он совсем не похож.

– Ты правда живешь один в лесной хижине? – спросила я.

Он снова усмехнулся:

– Это единственное, что тебя заинтересовало? Я же говорил, что живу в загородном доме.

– Да, с дядей и тетей, – недовольно напомнила я. Страх начал отступать.

– Ну, давай уж по-честному. – Его глаза весело сверкнули. – Никто не захочет переписываться со стариком, даже если он интересный. Иногда приходится придумывать что-то. Ты ведь понимаешь, о чем я, Кейти? – Происходящее явно его забавляло, как будто он устроил отличный розыгрыш.

Впрочем, наверное, так оно и было. Я пять лет думала, что у меня есть отношения, но первый поцелуй мне по-прежнему не светил. Мне хотелось и плакать, и смеяться одновременно.

– Я так понимаю, на сноуборде ты тоже не катаешься.

Фил рассмеялся и похлопал себя по животику.

– Никакого сноуборда с тех пор, как надорвал спину в две тысячи восьмом. Но вообще я пытался научиться. Хантер сказал, что у меня талант, – самодовольно улыбнулся мой собеседник.

Хантер – вот это было подходящее имя для молодого инструктора на горнолыжном курорте. Мне хотелось хлопнуть себя по лбу.

– И не одиноко тебе жить одному? – спросила я.

– Ты вроде тоже говорила, что живешь одна, – возразил Фил.

Я уставилась на свой горячий шоколад.

– Но я не говорила, что мне не одиноко.

Лицо Фила смягчилось.

– Конечно, мне бы хотелось, чтобы у меня были жена и дети и даже внуки. Но сколько бы раз я ни пытался начать отношения, у меня ничего не выходило. Мне так часто разбивали сердце, что я в конце концов оставил затею найти себе кого-нибудь. – Должно быть, на моем лице отразилась жалость, потому что он добавил: – Знаешь, я стараюсь не унывать. Выращиваю овощи, пеку хлеб. Мясо я покупаю в Денвере. Я пытаюсь создать автономное хозяйство, но я не какой-нибудь затворник. Раз в месяц я пою в церковном хоре. Еще Торо говорил: «Я так и не нашел товарища, который был бы мне столь же приятен, как уединение».

В любой другой истории Фил был бы серийным убийцей. В моей истории он оказался философствующим отшельником.

Официантка принесла наши заказы. Я полила черничные оладьи черничным же сиропом, отрезала кусочек и положила в рот. По моему телу по-прежнему пробегала дрожь, когда я пробовала что-нибудь особенно вкусное, и этот раз не стал исключением. Оладьи были толстыми и пышными. Они так и таяли во рту. Я уплетала их с такой скоростью, что, наверное, выглядела ненормальной, но мне было плевать на это.

– Что значит автономное хозяйство? – спросила я, прожевав очередной кусок.

– У меня свой гидропонный сад, своя система обогрева и охлаждения. Нет счетов в банке. Я плачу наличными, мне платят ими же.

– А кем ты работаешь?

– Продаю свои фермерские продукты, занимаюсь со старшеклассниками, зимой чищу снег. – Фил наклонился ко мне поближе, жестом показывая, чтобы я сделала то же самое. – Подделываю документы.

Я чуть не рассмеялась, но потом поняла, что он серьезно. Где же был этот дядька, когда мне нужно было удостоверение личности, чтобы пойти в «Кирквуд» с Алекс и Уитни?

– Фил – это тоже ненастоящее имя?

Тот приподнял брови, дав мне понять, что ответ утвердительный.

– А как тебя на самом деле зовут?

Фил покачал головой:

– Прости, деточка. Не скажу. Я сменил имя тридцать лет назад, чтобы скрыться от прошлого. – Он уставился в свою тарелку. – И еще у меня есть мать, которую я бы предпочел забыть.

Невероятно. У нас с настоящим Филом нашлось что-то общее. Я уже и забыла, что все эти годы я рассказывала ему истории о своей матери, достойные фильма ужасов.

– Я тебя прекрасно понимаю, – сказала я. В моем голосе появились гневные нотки. – Моя мама испортила мне жизнь.

Фил печально улыбнулся:

– Не держи в себе всю эту злобу, милая. Она тебя раздавит.

– И как мне ее отпустить? – спросила я.

– А вот это вопрос на миллион долларов.

Фил доел последний кусочек омлета. Я подумала, что, пожалуй, сейчас настоящий Фил мне намного нужнее, чем воображаемый бойфренд. Я улыбнулась ему искренней улыбкой, чтобы он понял, что я рада быть здесь, рада возможности пообщаться с человеком, у которого, как и у меня, было невеселое детство.