— Потому что ты эгоистка, Клара.

— В чем? Я думаю о наших мальчиках. Это пункт первый. О себе, в конце концов. Пункт второй. Далее, пункт третий — о том, что скажут люди…

— Ради бога, Клара, кого волнует, что скажут люди?

— Меня волнует, скотина! — ору во всю глотку. — Меня волнует, понял? Жалостливые взгляды, объяснения — это все для меня. Это мне будут улыбаться снисходительно, а вслед шептать: «Неудивительно, давно было заметно». Это мне предстоит выслушивать соболезнования и советы типа «Мужайтесь, дорогая». Хотя… — я фыркаю, — боец все снесет, верно? Тем более несгибаемый боец. Который никогда не плачет. — И я снова заливаюсь слезами.

— Пожалуйста, Клара, — морщится Роберт. — Пожалуйста. Прекрати. С тобой все будет прекрасно. С мальчиками тоже.

— Неужели? Боже, все это похоже на дурной сон. Нет, скорее на дрянной фильм: «Мы с мужем и мальчиками любим друг друга безмерно, но больше не можем жить вместе». Безумие какое-то. Мы ни разу не ссорились при них. Они решат, что это шутка. Наши друзья тоже. Нет! Наши друзья решат, что я делаю из мухи слона, что я устроила катастрофу от скуки.

— Ради бога, Клара. Не мне тебя учить, как с этим справиться. Посоветуйся с Кейт, если уж на то пошло. И не забывай — я и так неделями не видел мальчишек.

— Ненормально, согласись.

— Как раз нормально.

— Неужели? Однако крайне странно для любого отца, если только он не работает ночным сторожем. В большинстве своем отцы успевают перед завтраком поцеловать своих детей. В большинстве своем отцы радуются возможности вернуться домой пораньше, чтобы лишних полчаса побыть с детьми… даже искупать их. Дерьмо! Плевать на все, но только не на детей! Мальчишки должны быть счастливы. Им нужна семья и стабильность. Стабильность, Роберт. А ты… А ты их предал.

— Стабильности от меня, увы, не получили ни они, ни ты, Клара, — спокойно говорит Роберт.

— Они ведь маленькие дети. Им нужны мама и папа, и уютный дом, и хомяки.

— Ты все упрощаешь. — Роберт со вздохом берет наш чемодан. — С тобой им проще и веселее. С тобой им спокойно. И ты никогда не исчезаешь из дома.

— Правильно. Ты это делаешь за нас двоих, Роберт.

Жалость к себе убивает. В прямом смысле. Я хочу умереть. Я хочу, чтобы меня не было. Нырнуть бы в ванну и чикнуть по венам. Сунуть бы голову в духовку. Которой здесь нет. Я лежу на кровати, скрючившись гигантским эмбрионом, и слушаю, как Роберт собирается. Как он ходит по комнате, открывает шкаф, достает свои вещи и складывает их в чемодан. Очень аккуратно складывает. Не швыряет как попало, а тщательно сворачивает, разглаживает складки, ботинки упаковывает в обувные картонки — разве что не сетует на нехватку папиросной бумаги с монограммой, которой можно переложить барахло.

Господи, что за дикая боль в затылке. Как ломит виски. Я начинаю раскачиваться вперед-назад. Роберт затихает. Я слушаю тишину.

И вдруг понимаю, что больше не хочу умирать. Не знаю, что произошло, но это так. Произошло — и все тут. Я больше не хочу умирать.

Да, ничего не поделаешь, это не по правилам. По правилам мне положено страдать неделями и месяцами. В идеале — годами. Таять на глазах в доказательство своей тоски, сбросить как минимум килограммов пятнадцать. За это время я должна познать мир и себя, осознать красоту женской дружбы, а на ублюдках-мужчинах поставить крест. Но однажды мне полагается — все по тем же правилам — невзначай упасть на крепкую мужскую грудь, в которой обитает родственная душа, и взлелеять надежду на единственное в своем (мужском) роде исключение. А еще полагается записаться в фитнесс-клуб. И завести собаку.

Спасибо, нет. Есть же, в конце концов, и предел.

Не подумайте, будто я внезапно очнулась от своего эмбрионного состояния, загорланила песни и выдала джигу. Тем не менее свет в конце тоннеля явно блеснул. Я просто заплатила по счету за то, что притворялась счастливой столько времени. Финал был очевиден, а унижение — плата за многолетний спектакль. Хватит притворяться. Хватит делать вид, будто все это свалилось на тебя из ниоткуда. Ты все это время лгала. Ты ведь знала, к чему все идет, но продолжала лгать. А теперь все закончилось. Что ж, надо встать. И взглянуть на себя в зеркало. И умыться. И услышать голос Кейт: «Дорогая моя, я понимаю твое состояние, но это не повод так распускаться». И в самом деле. Ведь никто не умер. И впереди жизнь. И все будет хорошо. Могло быть и хуже, помнишь? Могло быть гораздо хуже.

* * *

Теперь мы — семья с двумя чемоданами. Роберт упаковал свои вещи и спустился в магазин за новым — для меня. Очень мило с его стороны. И я сложила в новый чемодан все свои покупки. Я возвращаюсь в Лондон, а Роберт остается в Париже — он «еще не готов расставить все точки». Он заказал себе номер в маленьком недорогом отеле. В свою квартиру он сможет переехать через несколько дней, так не перешлю ли я туда его вещи? У Роберта уже есть визитка его долбаного «Vogue Hommes», на которой он аккуратным почерком выводит свой новый адрес. Мы скоро увидимся, обещает Роберт, — в следующий уик-энд. А мальчикам он позвонит прямо сегодня…

От запаха аэропортов меня всегда мутит — вонь бензина, пластмассы и резины, — но парижский Орли в 8.30 утра пахнет особо — кофе и круассанами.

Мы сидим и пьем кофе. Я голодна.

— Мне жаль, — говорит Роберт, — мне искренне жаль, правда.

— Что-нибудь еще?

— Нет, Клара. Все эти годы у меня была только ты. — Голос Роберта спокоен, и я верю ему.

Я верю ему. Его костюмы могут не опасаться огня и ножниц, я их не трону.

— Но все кончилось, не так ли?

— Не знаю. Я ничего не знаю. Я хочу быть счастливым, — говорит он. — И хочу, чтобы ты была счастлива, всегда.

— Тогда купи мне круассан, — откликаюсь я, и Роберт улыбается, впервые за два дня по-настоящему. Он приносит мне два круассана, завернутые в самолетную салфетку, — обычный и миндальный.

У таможенной стойки мы прощаемся.

— Мне очень-очень жаль, — говорит Роберт снова.

— И мне. Жаль… Жаль всего, что было. И чего не было. — И я заливаюсь нервным смехом — точь-в-точь дурацкий смех в комедийных сериалах.

— Не жалей, — качает головой Роберт. — И поцелуй мальчиков за меня. — Он почти шепчет. Потом касается моей щеки губами и неожиданно страстно обнимает. — До свидания, Клара.

— До свидания, Роберт.

Я никогда не видела своего мужа плачущим. Но что-то всегда случается впервые. Роберт поворачивается и уходит; я вижу, как он сжимает и разжимает пальцы.

Три месяца спустя

— Не хочу быть девчонкой! — вопит Чарли.

— Ну какая же ты девчонка, дорогой? Вспомни королевских пажей. Все пажи так одеваются.

— Дурацкие цветы, — возражает Чарли. — Цветы всегда у девчонок.