— Ух ты! Как дьявола увидел! В «Экзорцисте» так изгоняли лукавого!

— Да нет, это он моей шляпы испугался. С детьми такое часто бывает.

— Да и верно, она странная. Прямо летающая тарелка. В метро, наверное, ездить неудобно.

Анриетте очень захотелось поставить нахалку на место. Я что, похожа на человека, который ездит в метро? Она поджала губы, чтобы с них не сорвалась какая-нибудь колкость. Эта девчонка ей нужна.

— Ладно, — сказала она, вставая, — оставляю вас наедине с вашей книжкой…

И вложила банкноту в приоткрытую сумку девушки.

— Ой, не надо, что вы! Я тут жалуюсь, а они очень добры ко мне…

Анриетта удалилась с довольной улыбкой. Керубина поработала на славу.

Дороговато, спору нет, рассуждала Анриетта, стоя в ночной рубашке и поглаживая розовый след от ожога на ляжке, но это тоже инвестиция. Скоро Жозиана совсем дойдет до ручки. Если повезет, она станет желчной, раздражительной. Пошлет куда подальше папашу Гробза, прогонит его из своей постели. Он растеряется и придет к ней. Он иногда бывает лопух лопухом! Ее всегда поражало, как этот безжалостный делец может быть таким простофилей в любовных делах. И потом, девчонка права: мужчины не любят больных женщин. Какое-то время терпят, а потом бросают.

Быть может, подумала она, скользнув в постель, пора переходить ко второму пункту моего плана: встретиться с Гробзом, как бы для обсуждения деталей развода, быть с ним ласковой, внимательной, пусть думает, что я раскаялась. Во всем винить себя. Усыпить его бдительность и захомутать покрепче. Уж на этот раз он от меня не уйдет!

А если не выйдет, всегда остается план Б. Ирис, похоже, возвращается к жизни. Вон с какой победной улыбкой выходила из такси! План А, план Б… Еще посмотрим, кто кого!

Гэри и Гортензия пили капуччино в «Старбаксе». Гэри зашел за ней в перерыве между лекциями; обмакивая губы в густую белую пену, они смотрели в окно, разглядывали прохожих. Стоял погожий зимний день — из тех, про которые англичане говорят: «Cлавный денек!» «What a glorious day!»[58]— роняют они с утра, самодовольно улыбаясь во весь рот, как будто это их личная заслуга. Синее небо, жгучий мороз, ослепительный свет.

Гортензия заметила мужчину, который на ходу вдевал одну руку в рукав пальто, а в другой держал недоеденный пончик. «Опоздаешь! Опоздаешь!» — пропела она, улыбаясь его походке — сущий пингвин-торопыга! Он был так поглощен своими мыслями, что не заметил прозрачную стенку автобусной остановки и врезался в нее на полном ходу. Сложился вдвое от удара и все выронил из рук. Гортензия расхохоталась и поставила чашку.

— Гм… Я гляжу, тебе везет! — мрачно произнес Гэри.

— А тебе что, нет? — спросила Гортензия, продолжая наблюдать за прохожим.

Теперь он стоял на четвереньках и пытался собрать содержимое своего «дипломата», рассыпавшееся по всему тротуару. Толпа расступалась, огибая его, и смыкалась снова.

— Вчера вечером меня вызывала бабушка…

— Во дворец?

Гэри кивнул. На верхней губе у него остались белые усики от пены. Гортензия стерла их пальцем.

— Зачем? — спросила она, не упуская из виду мужчину, который, стоя на коленях, что-то отвечал в телефон и одновременно пытался закрыть кейс.

— Говорит, хватит мне болтаться без дела, пора решать, чем я буду заниматься в этом году. Сейчас январь… Идет запись в университеты…

— И что ты ответил?

Мужчина кончил разговор и уже собирался встать, но вдруг принялся со всей силы хлопать себя по ляжкам и груди. Лицо его исказилось ужасом, глаза лихорадочно шарили по сторонам.

— Ну, ничего особенного. Знаешь, она поразительная. С ней держи ухо востро…

Гортензия едва сдерживала смех: что еще стряслось с этим недотепой?

— Она предложила мне выбирать между военной академией или юридическим факультетом, что-то в этом роде. Напомнила, что все мужчины в семье проходили военную службу, даже старый пацифист Чарли!

— Тебя обреют наголо! — ахнула Гортензия, не отрываясь от окна. — И оденут в форму!

Мужчина, похоже, уронил телефон и снова пополз на четвереньках — искать его под ногами прохожих.

— Я не пойду в военную академию, не буду служить в армии и не стану изучать право, бизнес и все такое прочее!

— Ну что, коротко и ясно. И в чем проблема?

— Проблема в том, что она от меня не отстанет. Будет давить.

— Но это твоя жизнь, тебе и решать! Надо ей сказать, чем ты на самом деле хочешь заниматься.

— Музыкой… Но пока не знаю, на каком инструменте. На фортепьяно. Пианист — это профессия?

— Ну, если ты талантлив и вкалываешь как сумасшедший…

— Мой препод говорит, что у меня абсолютный слух, что мне надо продолжать занятия, но… Не знаю, Гортензия… Не знаю. Я только восемь месяцев занимаюсь музыкой. Страшно в моем возрасте решать, что будешь делать всю жизнь…

Бедняга наконец нашел телефон; теперь, по-прежнему скрючившись на тротуаре, он старался поставить на место отскочившую батарею, но зажатый под мышкой кейс отнюдь не облегчал ему задачу.

— Иди спать, старина! — вздохнула Гортензия. — Сегодня не твой день!

— Спасибо, одолжила! — возмутился Гэри. — Можно подумать, сама ты мигом находишь ответы на все вопросы!

— Да я не тебе! Я вон тому типу на улице, который упал. Ты ничего не видел?

— Я думал, ты меня слушаешь! Нет, ты все-таки невозможный человек! Тебе наплевать на людей!

— Да нет… Просто я начала на него смотреть, когда ты еще не говорил. Больше не буду, честное слово…

Вот напоследок только гляну… Мужчина на тротуаре выпрямился и что-то искал на земле. Нет, не может быть, он же не хочет подобрать свой пончик? Она даже привстала, чтобы лучше видеть. Мужчина осмотрел тротуар, увидел валяющийся у автобусной остановки пончик, поднял его, отряхнул и поднес ко рту.

— Господи, свинья какая!

— Ну спасибо, Гортензия, — бросил Гэри, вставая. — Ты меня достала!

И вышел из кафе, хлопнув дверью.

— Гэри! — закричала Гортензия. — Вернись!

Она не допила капуччино и не хотела оставлять его на столе. Это был ее обед.

Она выскочила на улицу, высматривая, куда ушел Гэри. Увидела, как его высокая, плечистая фигура стремительно и яростно свернула на Окфорд-стрит. Догнала его и подхватила под руку.

— Гэри! Please![59]Я вовсе не тебя свиньей назвала!

Он не ответил. Широким шагом мчался вперед, так что она за ним едва поспевала.