Стоп! Может, в этом все и дело? Может, здесь таится закономерность, по которой происходит отстрел?

– …И с кого он начнет? – спросил тогда, приподнявшись на локте. – С тебя или с меня?

– С тебя, – слегка пожала она плечами, продолжая загорать с закрытыми глазами. – Я тут при чем? Боишься, да?

Она лениво потянулась всем телом и стала пропускать сквозь пальцы речной раскаленный песок. На мгновение их пальцы встретились, переплелись… Или это тогда ему показалось? Нет, не показалось. Она отдернула руку. Возможно, вспомнила, что на них смотрит весь полк.

– Запомни, мой Паша ничего и никого не боится, – сказала она. – И потому будет маршалом. С моей помощью, конечно. А ты так и останешься писарем. Потому что боишься. А чем тебе плохо? Все смотрят в рот. Бабы сами прыгают в постель.

– В этом самый кайф, – согласился он. – Одно дело, когда твоему маршалу в рот смотрят, как положено. Другое дело – писарю…

– Вон ты какой! – Она садится, смотрит на него с интересом. – Тайная власть – самая сласть! Так?

– Соображаешь… – Он тоже садится. – Значит, никуда от меня не денешься.

– Ты в этом уверен? – щурится она.

– Раз понимаем друг друга с полуслова… Вот, скажем, когда получите квартиру в новом доме…

Она смотрит на него, округлив глаза.

– Квартиру – нам? – Она начинает хохотать. И плевать ей, что сейчас на них смотрят в бинокли и прицелы, гадая, чем все кончится.

– Вот тогда Тягунов точно меня застрелит, – говорит она. – Ты уверен, что я такая дешевка? Что меня можно вот так купить?

Сережа был донельзя уязвлен ее презрительной усмешкой.

– Брезгуете, значит… Ну да, вас квартиры в столице ждут. Вот потянет немного генеральский сынок армейскую лямку, и папочка его к себе в академию… Что, не так?

Она машет рукой.

– Когда это будет. Через пару лет. Не раньше. Кому я потом буду нужна, провинциальная старая грымза. Небось смотреть не захочешь.

– А хочешь… – Он мнется. – Могу устроить. Хоть завтра!

– Прямо Господь Бог, – смеется она. – Хоть квартиру, хоть в академию.

– Спорим! – Он вошел тогда в азарт, желая хоть что-то доказать этой столичной гордячке. – Спорим, что я пошлю твоего Тягунова на этой же неделе на высшие курсы переподготовки при Министерстве обороны? На год! Такой разнарядки у нас еще не было, но это дело поправимое.

Она серьезно смотрит ему в глаза.

– Нет, ты в самом деле?

– Спорим?

– На что? – откидывает она голову, внимательно его разглядывая.

– На то самое. Что он там получит новое назначение и повышение. Если только хорошо будет заниматься. А ты – правильно себя вести.

– Это как, – нахмурилась она, – правильно? Сигануть к тебе в койку?

– Не задавай глупых вопросов. А как же опера? Она почти готова. Отыграем сначала, как ты считаешь? Все-таки «Кармен».

– Заметано, – сказала она. – Но сначала приказ и два билета на меня и мужа до Москвы. Словом, все документы на стол.

– Ну да, – усмехнулся Сережа. – Тебе дай, а ты продинамишь.

– Ты же джентльмен! Или со своих дамочек берешь предоплату?

– Заметано! – сказал он. – В ночь перед отъездом, чтобы потом не было разговоров, я поставлю его в караул. А ты придешь ко мне.

Они испытующе посмотрели друг на друга. Потом она поднялась и, не оглядываясь, пошла к воде.

…Такой был разговор. Горюнов ходил по берегу реки, всматриваясь и вслушиваясь, будто трава и песок могли сохранить их следы и голоса. Тягунов и Прохоров чем-то были схожи. Внешне, по крайней мере. Еще он вспомнил, что Прохоров как стрелок ничем не выделялся. Вообще во всем был средним. А Тягуновым восхищался. Вот вам исключительный снайпер, господин Турецкий, которого вы ищете. А чем плоха такая версия? Ничем не хуже вашей. Но только я вам пока ничего не скажу. Разберемся сами. Если это Паша Тягунов, то он, видно, решил не спешить. Сначала отыграется на ком-то другом. Как бы постепенно сужая круг.

Вот бы не подумал, что он такой мстительный… Если это он.

Я сам позвонил Косте Меркулову, не дожидаясь его дежурного звонка.

– Мне нужна твоя санкция на прослушивание телефонных переговоров, то есть телефона Сергея Горюнова, – сказал я.

– Он же уехал.

– Когда-нибудь вернется, – сказал я. – Слава послал своих ребят в Барнаул. Возможно, он где-то там. Его надо во что бы то ни стало отыскать.

Костя задумался.

– Все-таки он помощник замминистра обороны, – сказал он. – Мало ли какие разговоры военного характера может вести.

– Я имею в виду вовсе не его служебный телефон. Я говорю о домашнем. По своему личному телефону он не имеет права вести неположенных разговоров.

– А что, это единственная нить, ведущая к разгадке этих таинственных убийств?

– Не исключено. Прохоров, скорее всего, не причастен. Пальцев его ни в той квартире, ни в гостинице обнаружить не удалось. Фоторобот с фотографией имеют мало сходства. Если, конечно, он не делал пластическую операцию, изменив лицо и дактилоскопический рисунок своих рук.

– Ты сам-то был на месте последнего убийства? – спросил он.

– Разумеется. Осмотр уже произвел. Самолично, – ответил я. – Видел и осмотрел отдаленный дом, откуда был произведен выстрел, которого никто не слышал. Никаких следов и вещдоков криминалисты не смогли обнаружить. Мы работали всю ночь. Эксперты занимались пулями и пальцами. Две винтовки пока фигурируют в деле, а третья не появилась.

– Что-нибудь узнал о Салуцком? – спросил он.

– Информацию собрали. Как следственным, так и оперативным путем. Но нет ничего, что бы вело к разгадке тайны. Ничего новенького.

– Фрязин вернулся?

– Ждем-с, – сказал я. – С минуты на минуту. Только я сомневаюсь, что это что-нибудь прибавит. У тебя все?

– Так это ты мне звонил! – засмеялся Костя.

Он всегда, как никто, чувствовал мое настроение, в данном случае – паскуднейшее. Будто стоишь перед глухой стеной, на которую надо взобраться. И ищешь, нащупываешь малейшие выступы или выемки, чтобы было за что ухватиться. Он знал, что в такие минуты отчаяние, переходящее в панику, может лишить способности спокойно размышлять.

– Не падай духом, – сказал он.

– А падай брюхом! – продолжил я. – До вечера?

Вечером мы должны предстать перед очами генерального, доложить о результатах следствия. Пару недель он для нас отвоевал – ни пресса, ни кто другой нам не мешали работать. Только и всего. Две недели – два покойника. Вот такой сейчас счет. Такая хронология.

Я посмотрел на часы. Где же Володя Фрязин? Уже не так жду его пули, как его самого. Вспомнил его интеллигентную маму, когда орал матом на этих фашистов-националистов, представив, как она будет смотреть на меня с немым укором. И еще предложит чай – мне, виновнику того, что ее сын оказался заложником.