На глазах у Карлоса Нюит раздвинул пальцы и прижал ладонь к стеклу, которое тут же исчезло. Теперь он забеспокоился. Порыв ночного воздуха ощущался безмолвной угрозой. Тут же внезапно засасывающая сила сорвала его с места, выбросила за край окна – и отпустила.

Из горла вырвался крик. Земля была все ближе и ближе, и он цеплялся руками за воздух, за пустоту, летел, кувыркаясь, к асфальту парковки. "Порше", "мерседесы", "фиаты", "ягуары" – все машины, которые он желал за свою жизнь, готовы были сейчас разбить его тело на сотни изуродованных кусков, выпустить кишки на мостовую. Ужас и гнев разом обуяли его, когда он понял, что сейчас умрет – еще раз. Потом все эти чувства уступили спокойному согласию. Все случится так быстро, что будет лишь мгновение боли, а потом снова мир, подумал он... и перестал хвататься за воздух. Зато хотя бы прекратится это жжение внутри.

Но Карлос не рухнул на парковку, забитую дорогими машинами, а со стуком приземлился на траву в лесу, снова у ног Фаллона Нюита, где началась вся эта фантасмагория.

– Накормить его, – бросил Нюит в сторону лимузина. – Я пока отказываюсь – пока не пойму точно, что здесь произошло. – Он бросил пренебрежительный взгляд на Карлоса. – Ее кровь ненадолго избавит его от муки, но сохранит его полуживым до тех пор, пока я приму решение. В следующий раз, быть может, он еще подумает перед тем, как швыряться глотками из стакана своего хозяина.

Пантера выскользнула из машины, превратившись в потрясающую женщину, и зашагала к Карлосу. От нее пахло кровью, она была высокая, гибкая, темнокожая, огромные темно-карие глаза сверкали в ночи. Волосы цвета полночного неба разметались по плечам, и она протянула ладони стоящему на четвереньках Карлосу.

– Я только что поела, – шепнула она постельным голосом. – Давай, любимый, – он отдал меня тебе.

Одним ловким движением Карлос поднялся с земли и, притянув к себе женщину, взял за руки и взрезал ей вены клыком. Наклонив голову, он наполнил рот сладким эликсиром жизни. Ощущение было таким утоляющим, что он закрыл глаза от наслаждения. Кровь остудила жжение, вернула силы измученным клеткам тела, успокоила горящее горло, вязкостью обволокла и обездвижила змей в кишках. Он застонал, и женщина застонала вместе с ним. Нюит не лгал – у него действительно встал.

– Делай с ней, что хочешь, – безразлично бросил Нюит, отходя в сторону. – Если ты переживешь эту ночь, она научит тебя, как надо есть, и когда-нибудь ты ее накормишь. Когда твое страдание по крови твоего мастера станет достаточно сильным, я вернусь тебя забрать. Помни только наш договор... и не вылезай на солнце. Наша сделка – не такая, которую ты мог бы разорвать своими глупыми молитвами. Но я докопаюсь до дна, пойму, как ты смог устоять первый раз против моей крови.

И Нюит исчез, сделав только один шаг. Карлос толкнул женщину к стволу дерева и оглянулся через плечо. Группа донов и шестерок превратилась в тучку дрожащего дыма и рассеялась в ночи на кожистых крыльях. Неодолимое желание отвлекло его от нетопырей, потянуло к извивающемуся под ним холодному телу. Он рванул черную кожу юбки, раздирая ее ногтями, ноги женщины охватили его, ее когти содрали промокший нейлон с его бедер. Такое же неодолимое желание заставило его вдохнуть эту женщину, погрузить зубы в ее горло, когда он вошел в нее снизу.

Никогда в жизни не было так сильно телесное наслаждение.

Ее поиски Карлоса завершились полным разочарованием. Дамали стояла в запертом вестибюле компаунда, подставляя себя ультрафиолетовым лампам в ожидании, пока откроется вторая стальная дверь в убежище. Команда собралась за чертежными столами и компьютерами, когда она вошла уже в сумерках. Дамали была благодарна за то, что ее встретили лишь небрежным приветствием. Она коротко поздоровалась со всеми и скрылась у себя в комнате.

В груди жгло нарастающее отчаяние, и Дамали нашла свой дневник – место, куда изливала душу.

Выбор. Мысли кружились вокруг начала какого-то гимна. Дамали медленно села за письменный стол, глядя, как заходит солнце и вместе с ним опускаются стальные ставни. Выбор. Дорога вверх и дорога вниз. И нет места для ошибки.

Рука лихорадочно записывала слова, приходившие в голову.

"Говорят, поступай праведно. Легкие слова, но трудная дорога. Бабушки называют это тяжким путем мотыги – как безумие страны хлопка и земли табака, как жаркие прачечные, как ведра, из которых моешь чужие полы – пока остаешься приятной... камень и твердая постель – все черные сестры знают, где это. И говорят слова от невидимого хозяина, объясняют, что жизнь – не хрустальные ступени, я это просекла, но осколки жалят. Люди тянут меня влево, потом вправо, разрывая то, что я есть. Серая зона, еще не праведная и не грешная, на краю, и я колеблюсь. Только милостью Божией иду я. Нет, правда?

Класс. Кто я, чтобы судить или бросить первый камень, когда судят меня, первый... еще не зная, кто я? Но вот я сама становлюсь бросателем камней, только чтобы сохранить равновесие в себе – а кто же я?

Ибо видите вы, я стою между молотом и наковальней, зная все, что знаю я о женщинах, которые стояли здесь. Лучше узнать, и я узнаю, я чувствую вас, но вы, все вы должны подставить нам плечо, потому что новое тысячелетие шутить не будет. Видели вы, что там? Видели, что осталось от собирателей слизи... для молодой черной сестрицы с мудростью, с целью, которая хочет иметь не только щепки в заднице?

Я вот стараюсь освоиться с этим положением, которое не изменилось с тех пор, как Ева все перевернула; девушка опередила свое время и сказала: а, ладно, мне выбирать. Но тогда все пошло кувырком, на самом деле, без дураков, и сестрица здорово шлепнулась. С тех пор и платим и все на нее валим. Так вот, я просекаю. Я слушаю, слышу вас, но все равно торчу в этой, мать ее, позе, а хочу свободы, потому что слышу вас, и я не свободна. Готова платить цену, чтобы стать хозяйкой, и наковальню перетащить повыше, и задолбало меня рассчитывать коэффициент риска – хочу просто развлечься. Хочу хоть на миг забыть, как села прямо на осколки своей круглой нубийской жопой.

Не хочу все время слышать, как братцы зовут меня деткой и тут же стервой, когда я делаю выбор, а им не нравится, и пусть все старые чертовы куклы отвалят и дадут мне дышать, самой все это запутанное дерьмо разобрать – однако, уважение. Не, я не хочу быть мамочкой детки, когда я еще сама детка... и мне нравится моя новая сила кружить головы и мужиков заставлять трястись, даже их не касаясь, я просто играю – смотрю, какие у меня сильные флюиды, но это еще не дает им права меня ломать. Никак. Нет у старых кукол права судить, что у меня на уме, потому что тело мое говорит мне громко и ясно..."

* * *

Легкий стук в дверь оторвал Дамали от дневника и заставил поднять глаза. Она буркнула стучащему, чтобы вошел, и смотрела, как Марлен закрывает за собой дверь и идет через комнату. Когда Марлен села на край кровати, Дамали повернулась вместе с креслом лицом к наставнице.

– Ты снова пишешь, – сказала Марлен негромко. – Это хорошо.