Зоя Липкина жила на третьем этаже, в небольшой комнате в самом конце коридора. Проходя мимо двери радиолюбителя Савушкина, Сергей пнул её несильно, прислушался — там было пусто. А вот Зоя была не одна, из-за двери слышались смех и повизгивания. Сергей постучал, громко представился, внутри зашуршали, задвигалась мебель, Зоя открыла через две минуты, растрёпанная, поправляя сарафан.

— Простите, Сергей Олегович, убиралась. Что желаете?

Сказано это было тоном, однозначно намекающим, что гость должен уйти поскорее. Но Травин зашёл в комнату, огляделся — большая кровать под небрежно накинутым покрывалом с болотом и лебедями, массивный дубовый шифоньер с зеркалом, туалетный стол на резных ножках, несколько стульев. В углу стоял стол с бутылкой настойки и двумя стаканами.

— Зоя, мы договаривались, что график у тебя свой, но работу ты делаешь в срок, так?

— Так и есть.

— Завтра придут из ГПУ за отчётом об иностранной почте, значит, сегодня он должен быть у меня. Всякое бывает, так что твои черновики я захватил. Держи.

Липкина залезла в комод и вытащила картонную папку.

— Ещё вчера сделала, Сергей Олегович. Смотрите, осталось несколько цифр посчитать.

— Предупредить не могла?

— А может я хотела, чтобы вы ко мне в гости заглянули, — Зоя кокетливо улыбнулась. — Не подумайте, ничего такого, но остальные сдохнут от зависти.

— Так может мне остаться? — Сергей улыбнулся в ответ, — я пошутил, не беспокойся, извини, что вот так без приглашения. Завтра в восемь утра отчёт на стол.

Он было повернулся, но остановился, словно внезапно вспомнил что-то.

— Ты ведь Савушкина знаешь?

— Немного.

— Что он за человек?

— Обычный, — Зоя не удержалась, бросила взгляд на шифоньер, — странный, всё время бормочет себе что-то под нос. Здороваемся, если в коридоре встречу. А что?

— Он мне приёмник продал, а тот не работает.

— Так вы вечером зайдите, часов в восемь, — Липкина потихоньку выпихивала Травина в коридор, — он с работы придёт, а лучше сразу ему приёмник принесите, сделает как миленький.

Сергей упрямиться не стал, вышел, дойдя до лестничной клетки, пошёл не вниз, а наверх, к чердаку, присел на верхней площадке, закурил. Лакоба появился через несколько минут из глубины коридора, он не торопясь подошёл к двери инженера Савушкина, пошарил за притолокой, достал ключ и отпер висячий замок. В чужой комнате таможенник пробыл чуть больше четверти часа, Травин уже уйти собирался, как Лакоба снова появился в коридоре, запер дверь и спустился вниз, к парадной.

— Значит, всё-таки Лакоба, — вздохнул Травин, и уходить раздумал. — А я считал, инженер.

Оставалось ещё несколько часов до того, как советские служащие начнут возвращаться с работы, замок открылся всё тем же ключом. В комнате Савушкина по-прежнему царил беспорядок, вещи лежали, висели и валялись повсюду. В углах лежали стопки журналов «Радиолюбитель» и «Радио всем», полки буфета были завалены радиодеталями, в шкафу лежал большой моток проволоки, на окне валялись клещи, с прошлого визита почти ничего не поменялось.

Передатчик, стоящий в углу, был тёплым, лампы не успели остыть, значит, им только что пользовались. Кому мог передавать сообщения работник Наркомвнешторга, Сергей не знал, но на радиолюбителя Лакоба похож не был.

Оставалось найти хоть что-то, похожее на улики, Травин для порядка приподнял потёртый ковёр и матрас, отодвинул комод, чуть наклонил шкаф. В окружавшем его бардаке какую-нибудь мелочь можно было запрятать так, что год будешь искать. Но у Екимовой была сумка брезентовая, а у найденного трупа таковой не оказалось. Конечно, её могли и случайные прохожие подобрать, вещь в хозяйстве нужная, если надпись «Почта Псков» отпороть. Или же убийца взял письмо, а сумку выбросил от греха подальше.

Писем у Савушкина было великое множество — целая тумбочка. Ему писали из Ленинграда, Ростова, Москвы, Нижнего Новгорода и даже из-за границы, конверты и открытки с надписями на иностранных языках лежали отдельно. Сергей их тщательно, насколько это было возможно, осмотрел, но ничего похожего на чужой конверт не нашёл. Он всё больше склонялся к мысли, что радиолюбитель не виноват — в смысле, в убийстве, а не вообще.

— Если мне что-то очень нужно спрятать, куда я это положу?

Травин улёгся на чужую кровать, уставился в трещину на потолке, постучал легонько по стене, потом лёг на бок на самый край и спустил руку. Одна половица, это он и раньше заметил, была неровно уложена. Таких тут было несколько, но эта была приподнята одним углом. Он попытался подцепить его ногтем, потом нажал, внутри что-то скрежетнуло. Половица не шаталась и не поддавалась, она отскочила, только когда Сергей нажал на два противоположных угла — они чуть лоснились от пальцев. Пользовались тайником, принимая во внимание пыль, очень редко. Внутри, в углублении, лежал пистолет — браунинг 1900, каких после войны осталось великое множество, а под ним пачка червонцев, их было, считая в рублях, не меньше трёх тысяч. У инженера, получающего двести рублей и имеющего затратное увлечение, таких накоплений не могло быть в принципе.

Деньги Сергей брать не стал, с пистолетом повозился немного, разобрал, потом снова собрал. Было ещё одно место, где Савушкин мог что-то припрятать, его Травин оставил на потом, аккуратно поставил половицу, вышел из комнаты, вернув ключ на место, спустился вниз и отправился на вокзал.

Каждому спектаклю полагается антракт, а к каждому антракту — буфет. Буфет в театре желдорстанции был великолепен, и по набору напитков, и по ассортименту закусок, у Травина аж рука потянулась к рюмке с настойкой, и только непереносимость алкоголя заставила остановиться. Хотя выпить очень хотелось.

Потому что спектакль был, с его точки зрения, дерьмом. Жена Леднёва играла превосходно, она переодевалась то в старуху, то в маленькую девочку, то вообще в мужчину, и в каждой этой ипостаси главной героини выглядела органично. На этом достоинства двухактной пьесы заканчивались, и начиналось то авангардное искусство, от которого Сергея слегка подташнивало. И не его одного, простые псковские работяги тоже игру не поняли, и уже ушли. Те, кому билеты достались за деньги, мужественно досидели до антракта, а там глушили водку и возвращаться в зал не собирались. Небольшая кучка почитателей абсурдизма бурно обсуждала достоинства спектакля, особенно выделялся один тощий невысокий юноша с белым бантом на шее, он размахивал руками и говорил что-то очень быстро, так, чтобы никто ничего не понял.

— Эта Дарья Леднёва хороша, — Черницкая ухватила с подноса трубочку с кремом, взяла стакан газированной воды с сиропом, — в Ленинграде её бы на руках носили. Тут не оценят. Ты как считаешь?

— Есть другие авторы, — Сергей старался