Ганнибал подошёл к благородному животному, потрепал его по холке левой рукой, тогда как из правой скормил ему два смоченных в вине куска хлеба, которые, кажется, очень понравились скакуну, и он с большим удовольствием смаковал их.

— Орцул!.. — сказал великий человек, похлопывая скакуна. — Если мои планы осуществятся, то... нынешний день станет славным для нас... Мой крепкий Орцул... Ты примешь участие в великой битве, и это будет, возможно, самое сокрушительное поражение, которое когда-либо потерпели римляне.

Животное, казалось, поняло слова хозяина, энергично встряхнуло головой и ударило копытом правой передней ноги в землю в знак нетерпения.

— Терпение, терпение, Орцул... У тебя сегодня будет достаточно трудов и опасностей.

И, снова погладив животное, он опять передал его заботам Юбара, который, держа его за повод, вынужден был, чтобы как-то унять нетерпение коня, пустить его по кругу на площадке перед палаткой Ганнибала.

А тот с глиняного блюда, принесённого ему рабом, взял кусок жареной говядины и ломоть хлеба и, стоя — потому что у него не было привычки есть сидя[105], — ел с большим аппетитом, так как с полудня предыдущего дня, пожалуй, у него не было во рту ни крошки пищи.

В серебряной чаше, которая сохранилась в памяти жителей Карфагена, подаривших её Ганнибалу после взятия Сагунта, раб поднёс ему великолепнейшей налитой из секстария[106] массики.

Ганнибал отхлебнул немного вина во время еды и ещё малость по окончании её, возвратив чашу рабу, хотя в ней ещё оставалось с треть налитого вина[107].

Потом он приказал полить себе на руки воды, вскочил на своего скакуна и в сопровождении Миттона и Джискона направился отдать приказ трубачам, чтобы они сыграли сигнал к пробуждению.

В половине пятого утра вся карфагенская армия собралась под своими значками внутри обширного лагеря. Магон, Магарбал, Газдрубал, Карфалон, Ганнибал Мономах — все они были на конях и сгрудились позади верховного вождя.

Ганнибал быстро объехал войско, обратившись ко всем с краткими, энергичными и подходящими именно к этому случаю словами побуждения и ободрения[108]. Он осмотрел три тысячи балеарских пращников, потом четыре тысячи галльских и испанских конников и шеститысячную нумидийскую кавалерию. Потом он подъехал к десяти тысячам пеших тяжеловооружённых испанцев, одетых в снежно-белые с пурпуром туники, сверкавшие в лучах восходящего солнца; потом он миновал десятитысячные ряды галлов, ужасавших своим гигантским ростом, почти совершенно голых, пугающих поросшими чёрными волосами руками и ногами, густыми бородами и длинными волосами на головах. В последнюю очередь он подъехал к четырнадцати тысячам африканцев, выделявшихся странным контрастом чёрной кожи и римских доспехов.

В пять утра Ганнибал выехал из лагеря в сопровождении всех военачальников и сотни нумидийцев и проскакал по окрестностям, чтобы убедиться, хорошо ли спрятались в указанных им местах тысяча нумидийцев и пятьсот кельтиберов.

С холма, на котором в кустарниках и низкорослом леске притаилась нумидийская тысяча, Ганнибал оглядел расположение врага. Он увидел огромную римскую армию, переходившую через Ауфид, соединяясь с двумя легионами, уже выстроившимися за рекой.

Ганнибалу понадобилось немало времени, чтобы разгадать диспозицию, заданную Варроном римлянам; чтобы лучше разобраться в ней, он забрался на лишённый растительности холмик, откуда мог отчётливей различить происходящее во вражеских рядах.

Консулы сошлись во мнении, что мощную римскую пехоту следует поставить в плотный и глубокий боевой порядок, чтобы она смогла упорнее защищаться от напора ужасной нумидийской конницы.

Римская армия развернулась таким образом, что её правый фланг упирался в Ауфид, а левый — в Канны и берег моря. Римская конница, силой всего в две тысячи четыреста всадников, прикрывала правый фланг, союзная, в количестве около трёх тысяч пятисот человек, была отряжена на поддержку левого.

Во главе правого фланга, состоявшего из двух легионов и почти десяти тысяч союзных войск, был поставлен консул Луций Павел Эмилий; в центре, где находились три легиона и десять тысяч союзников, командовал проконсул Гней Сервилий Гемин; командование левым флангом, где были сосредоточены ещё два легиона и десять тысяч союзников, взял на себя Гай Теренций Варрон.

Один легион и около пяти тысяч союзных войск были оставлены в резерве и находились частью в малом лагере, частью — в большом.

Ганнибал долго наблюдал расстановку римских войск и, просчитав чутьём гениального человека все случайности, которые могут произойти из диспозиции неприятеля, определил протяжённость боевого порядка, выставленного римлянами, и после недолгого, но взвешенного размышления представил, как, учитывая численный недостаток своих рядов, он должен был бы возместить этот недостаток хитростью, чтобы противопоставить врагу столь же длинный порядок, избегая опасности быть обойдённым с одного или с другого фланга.

Пока Ганнибал, молчаливый, погруженный в свои размышления, обдумывал все эти дела, Джискон, который до сих пор тоже молчал, внимательно наблюдая вместе со всеми за тем, что делалось у врага, вдруг громко крикнул:

— Клянусь богами!.. Никак не приду в себя от изумления при виде такого огромного количества врагов!

При этих словах Ганнибал вздрогнул, нахмурился, презрительно сдвинул брови, потом, обуздав первый порыв, обернулся с насмешливой улыбкой на губах к Джискону и спокойно сказал:

— Напротив, Джискон, там есть то, чего ты не знаешь и что гораздо удивительнее этой огромности.

— Ну и что?.. Что?.. — с юношеским любопытством спросил Джискон.

— В такой огромной людской массе нет человека, которого бы звали Джискон[109].

Взрывом громкого смеха встретили находившиеся рядом с Ганнибалом вожди этот ответ, заставивший покраснеть молодого офицера, который, стыдясь, опустил голову и замолк.

Затем, пришпорив скакуна, в сопровождении всё ещё хохотавших над насмешливым ответом Джискону соратников Ганнибал, погруженный в свои мысли, возвратился в лагерь.

Едва доскакав до своих, он выехал перед рядами и начал отдавать распоряжения.

Двадцать тысяч испанских и галльских пехотинцев он расположил в центре боевого порядка, длинным, но неглубоким фронтом, а справа и слева от них выставил по семь тысяч африканцев на глубоко эшелонированной позиции.