Павел Эмилий, весь израненный, оставил седло и сражался пешим уже не победы ради, а в поисках славной смерти.

Корнелий Сципион, Луций Кантилий, Квинт Фабий оказались возле него и прикрыли консула своими щитами, и совершили чудеса мужества, не щадя своей жизни.

— В прошлый раз я с трудом спасся от враждебности римской толпы.

Теперь я был бы осуждён; я предпочитаю умереть[112].

Так отвечал Павел Эмилий на уговоры мужественных юношей, умолявших его спасаться бегством.

В центре поля сражения проконсул Сервилий пал в ожесточённой схватке; погибли два квестора Луций Фурий Бибакул и Луций Атилий; погибали трибуны, преторы, сенаторы, которые не хотели или не могли бежать, решив сражаться и умереть.

Римлян зверски рубили тысячами; кое-где какие-то когорты, перегруппировавшись, пытались оказывать сопротивление накатывавшимся врагам, но тщетно. Нумидийцы преследовали беглецов и приканчивали их.

Немногим манипулам бегущих удавалось достичь большого или малого лагеря.

Сципион, Фабий, Кантилий и ещё пять-шесть десятков центурионов, оптионатов, самых доблестных из простых легионеров решили спасти Павла Эмилия, несмотря на его нежелание.

Четверо солдат взяли его на плечи, остальные, расположившись вокруг, отступали, сражаясь, переправились через реку и попытались выйти на консульскую дорогу. Они уже почти достигли её, но тут неожиданно появился отряд нумидийцев и бросился на них, опрокинул, сбил, растоптал. Консул оказался на земле, но три легионера подняли его, поддержали, повели по дороге и шли довольно долго без каких-либо новых напастей.

Но кровь, сочившаяся из пяти ран Павла Эмилия, прикончила его; он попросил прислонить себя к столбу, отмечавшему очередную милю, а солдатам приказал уходить. Они медлили исполнять приказание, но консул заставил их повиноваться.

Сорок пять тысяч пехотинцев и более трёх тысяч конников, наполовину римлян, наполовину италийцев, были изрублены в куски за какие-то четыре часа, а в карфагенском войске погибло всего шесть тысяч[113].

К заходу солнца римлянам выпало в удел потерпеть самое сокрушительное из всех нанесённых им поражений, как до этой битвы, так и после неё, а Ганнибал одержал одну из самых блестящих побед, отмеченных в кровавых летописях человеческих войн.

* * *

Солнце клонилось к закату, а на обширной равнине под Каннами слышались только дикие вопли и мучительные стоны, отчаянные крики и трубные звуки, ржание и топот коней да бешеные звуки одиночных стычек. В этот час по консульской дороге запыхавшийся, вскачь летящий конь уносил от ярости победителей молодого римского трибуна, раненного в грудь и в голову, без шлема, но с обломком меча в руке.

Это был Гней Корнелий Лентул, который, проявив, как и многие другие, бесполезные чудеса храбрости, бежал с поля бойни, где больше ничего нельзя было сделать для своей родины, где нельзя было принести ей никакой пользы, кроме бесславной и бесполезной смерти.

Проскакав пару миль по этой дороге, Гней Корнелий наткнулся на солдата, который по оружию казался римлянином; по полководческому плащу он признал одного из консулов, который сидел, прислонившись к столбу, весь залитый собственной кровью, и ожидал смерти.

Остановив своего скакуна, Лентул спрыгнул на землю и, держа коня за поводья, приблизился к консулу. Несмотря на бледность, покрывавшую лицо консула, Лентул узнал в нём Луция Павла Эмилия[114].

И хотя душа Гнея Корнелия Лентула была до предела переполнена несчастными событиями этого дня, от этого зрелища он не смог сдержать слёзы. Оставив лошадь, он приблизился к консулу и воскликнул дрожащим и взволнованным голосом:

— О, Луций Эмилий, так вот в каком состоянии мне пришлось увидеть тебя?.. Нет, никогда не случится, что я спасусь, а ты умрёшь... Ты один не повинен в сегодняшнем крахе, возьми моего коня и спасайся.

— Благодарю тебя, о, Лентул, за твою человечность, — ответил Павел Эмилий слабым голосом умирающего человека. — Воспользуйся временем и силами, оставшимися у тебя, и спасайся. Уходи, объяви всенародно сенаторам: пусть, пока ещё не подошёл враг-победитель, укрепят Рим и усилят охрану; Фабию Максиму скажи, Луций Эмилий помнил его советы, пока жил, помнит и теперь, умирая[115]. Но сначала я был побеждён Варроном, а уж потом Ганнибалом.

На последних словах голос Эмилия начал слабеть и становился всё более хриплым; внезапно, через несколько секунд, после того как он умолк, глаза его закрылись, он глубоко вздохнул и, склонив голову на правое плечо, стал медленно падать в эту сторону; и больше он не двигался.

В этот момент на дороге послышались дикие крики нумидийцев, преследовавших римских беглецов. Лентул, всё ещё потрясённый и приведённый в ужас только что разыгравшейся сценой, обернулся в ту сторону, откуда слышались крики; увидев врага, он вскочил в седло, пришпорил коня, прижался к его спине и в отчаянии помчался по римской дороге.

Тем временем в обоих римских лагерях собралось около восемнадцати тысяч солдат, которым удалось спастись от резни; почти все были безоружны, побиты, ранены и лишены присутствия духа. В большом лагере находилось около десяти тысяч римлян, в малом — почти восемь тысяч.

С приходом ночи как в одном лагере, так и в другом думали о том, что следует делать в столь ужасных обстоятельствах. Солдаты из большого лагеря, увидев, что неприятель занят грабежом убитых, ужином, а кто и просто спит после трудов этого утомительного дня и перенесённых опасностей, выбрали смельчака, согласившегося пойти добровольно в малый лагерь. Посол должен был пригласить находившихся там легионеров ночью подойти к большому лагерю и вместе пробиться через сонных врагов и добираться до какого-нибудь соседнего города.

У солдат малого лагеря, как, впрочем, и у их товарищей из большого, командиров не было, как не было и никаких приказов. Начались шумные споры, и немногие, самые решительные, приняли предложение, каким бы опасным оно ни казалось. Большинство же было не согласно; они спрашивали, почему, если дело кажется таким лёгким, солдаты из большого лагеря не идут к ним — ведь их же больше.

Тогда Публий Семпроний Тудитан, солдатский трибун, выступил вперёд и сказал громким и бодрым голосом:

— В подобных обстоятельствах всякая дискуссия не только опасна, но бесполезна и постыдна. Пусть тот, кто не хочет быть пленником, идёт за мной, в другой лагерь, а потом лучше уж умереть в борьбе за жизнь, чем попасть живым в руки врагов. Мы должны выскочить, пока не занялся новый день, когда дорога будет закрыта крупными карфагенскими силами. Оружие и смелость пробьют нам путь, сколь многочисленным не был бы враг. Идёмте!