— Врешь! — От волнения Густав Табаш едва не задохнулся.

— Я когда-нибудь врал своим людям?

— Н-нет... но сейчас ты не свой. Можно сказать, враг.

— Только не тебе. Ты как был моим товарищем, так им и останешься.

— Это верно... Прости.

— Да ладно... — Карстен Роде порылся в котомке и достал оттуда тяжелый кошель. — Здесь тысяча талеров. Если согласишься, то возьмешь и эти деньги, и остальные у одного ростовщика в Данциге. Я скажу, как его найти. Держи. — Он бросил кошелек на колени Табаша. — Можешь пересчитать. Потом, когда сделаешь свою работу и получишь все, что тебе причитается, но не захочешь становиться бюргером, милости прошу в мою компанию. Дела у нас идут очень даже неплохо.

— Про то мне известно... Наслышан.

— Вот и хорошо. Меньше вопросов будет. Ну как, по рукам?

Табаш колебался. Он хорошо понимал, что такую большую сумму за легкое дело не дают. Значит, ему предстоит что-то очень серьезное и опасное. Он не боялся — Табаш давно перестал опасаться за свою жизнь. Его страшила лишь неопределенность. Что сейчас скажет Голштинец?

Табаш был полукровкой: его мать-шведка вышла замуж за обедневшего поляка-шляхтича. Наверное, эта гремучая смесь холодной рассудочности скандинавов и неуемного темперамента польского дворянина и подвигла юного Густава, упрямого и взрывного, на авантюры. Сначала он некоторое время промышлял воровством, откуда и получил свое прозвище, а затем его посадили в острог. Но Густав умудрился сбежать вместе с двумя пиратами, которые и рекомендовали его Карстену Роде, тогда каперу короля Фердинанда II.

Они вместе ходили под датским флагом около трех лет, пока однажды Табаш ушел в город и не вернулся. Видимо, нашел себе в Копенгагене молодую соблазнительную вдовушку, решил Голштинец и, вспомнив свою зазнобу-маркитантку, не стал отдавать приказ на поиски юного капера, хотя за такую проделку тот должен был получить по меньшей мере сотню розог у мачты.

Карстен Роде и сейчас не стал расспрашивать Табаша, куда тот подевался тогда. Когда-нибудь сам расскажет... если задуманное дело выгорит и Густав останется в живых.

— Согласен... — наконец решившись, выдавил из себя Табаш. — Что я должен сделать?

— Ничего такого, что тебе может быть не по силам. Но помни, если узнаешь суть моего замысла, а потом откажешься его исполнять, я тебя из-под земли достану и убью. — Слова Голштинца прозвучали просто и обыденно, мало того, он даже слегка улыбнулся, будто сказал что-то забавное. Однако Густав ни на мгновение не усомнился в том, что его бывший капитан выполнит угрозу, чего бы это ему ни стоило.

Он не раз видел Голштинца в деле и знал, на что тот способен.

— Ладно, чего там, — буркнул Табаш. — Поднимай паруса...

Карстен Роде придвинулся поближе и начал вполголоса рассказывать о своей задумке...

* * *

Утро 10 июля 1570 года выдалось на удивление ясным и спокойным. Умеренный бриз надувал паруса двух небольших грузовых посудин под флагом Нидерландов, которые входили в «ворота», образованные островами Гогланд и Большой Тютерс. Голландский купец с тревогой вглядывался в скалистые берега Большого Тютерса и мысленно молил всех святых, чтобы удачно проскочить один из самых опасных участков Балтийского моря. Проход между островами и так слыл коварным из-за различных подводных ловушек, а тут еще и пираты, облюбовавшие для нападений столь удобный для них участок.

Но его опасения оказались напрасными. Лавируя галсами[104], чтобы поймать несильный ветер в паруса, суда наконец вышли на желанный простор, где их скорость значительно увеличилась. Вскоре коварные «ворота» остались далеко позади...

Кшиштоф Бобрович, прижав к правому глазу «волшебную трубу» и глядя, как голландский купец исчезает вдали, крякнул от досады и сказал:

— И этого упустили! Холэра!.. Что мы ждем? Вчерашний день?

— Терпение, Кшиштоф, терпение... — Ендрих Асмус и сам не находил места от волнения, но сдерживал свои порывы и стоял у борта с каменным выражением лица.

Вся его эскадра из шести судов затаилась в небольшой бухточке острова Большой Тютерс.

— А если сведения, которые добыл Табаш, не верны? Вдруг произошли какие-то изменения в намерениях англичан? Мы ведь не можем торчать здесь до нового пришествия. Налетит внезапный шквал, как это часто бывает на Балтике, и от наших кораблей останутся только щепки. Мы слишком близко стоим у берега. И подводных камней здесь уйма.

— Англичане скоро появятся, — упрямо сдвинул свои рыжеватые брови капитан. — Табаш не мог ошибиться. Он не новичок в нашем деле и не первый раз дает нам хорошую наводку. Долго задерживаться в Данциге англичанам нет смысла. Что они там забыли? А товар у них славный. Он с лихвой окупит все наши тревоги и затраты.

Лейтенант немного помолчал, а затем спросил:

— Ты Табашу доверяешь?

— А что у тебя появились какие-то сомнения? — вопросом на вопрос ответил Ендрих Асмус.

— Ну, не знаю... В последнее время Густав стал каким-то дерганым.

— Тебе показалось. Думаю, что он, как и мы, переживает за исход нового предприятия. Ведь его осведомители в Данциге далеко не подарок. Им и соврать недолго, лишь бы денежки получить. Но Табаш сказал, что в этот раз лично проверил их донесения. Слишком жирный и аппетитный куш нам светит. И потом, до сих пор Густав ни разу не дал повода усомниться в своей честности и преданности общему делу. Да и в бою он задних не пасет.

Кшиштоф Бобрович немного помолчал, помялся, а затем сказал:

— Все это так. Но его прошлое...

— Оно не хуже и не лучше чем у остальных. В том числе и у нас с тобой.

— Густав был датским капером...

— Это мне известно. Ну и что? В командах наших судов кого только нет: немцы, чехи, литвины, даже два московита... А Табаш поляк.

— Между прочим, я недавно узнал, будто бы Густав одно время служил под началом Голштинца.

— Враки! Он бы сказал.

— Ну, не знаю... За что купил, за то и продаю.

Ендрих Асмус подергал себя за правый ус — он всегда так делал, когда сильно нервничал, — и встревоженно подумал: «А что если это правда? Что если Табаш скрыл прошлое, связанное с Голштинцем? Надо разобраться. Обязательно! Как только...».