Гитард проговорил с радостью, но и тревогой:

– Сэр Ричард… это здорово, но как бы не надорваться… А вдруг не потянем?

Все притихли, на лицах отчетливо проступают те же чувства надежды, сомнения и даже страха.

– Ребята, – сказал я с ноткой патетики, – вы всегда надеялись только на свои силы! Потому не только в королевстве, но и во всей империи будете в сто тысяч раз жизнеспособнее и конкурентнее!.. Вы умеете и воевать, и торговать, а они только за бабами волочиться… А теперь вы на свободе, поняли?.. У вас развязаны руки везде, а не только в маркизате!

Маргарита примчалась верхом, на пиратском берегу женщины ездят по-мужски, не свешивая ноги с седла в одну сторону, ярко-красные волосы полыхают по ветру, как жаркое пламя, лицо горит, а зеленые глаза сверкают, как крупные изумруды чистейшей воды.

Я был во дворе, шагнул навстречу и протянул руки. Она упала мне на грудь прямо с седла.

– Ричард!.. Сказали, не поверила…

– Но примчалась, – сказал я, отвечая на поцелуй.

Она прижалась всем телом, горячая и нежная, снова принцесса с каких-то островов, а не озлобленная рабыня, какой увидел впервые на невольничьем рынке.

Некоторое время оставались в клинче, потом она отыскала в себе силы отодвинуться, оставаясь все еще в кольце моих рук, всмотрелась в лицо своего давнего спасителя.

– Ты изменился…

– Постарел, – согласился я.

Она покачала головой, не отрывая взгляда от моего лица.

– Стал взрослее.

– Да что вы с Синтией в один голос, – сказал я – Даже слова одинаковые!

– Насовсем? – спросила она с надеждой. – Или, как и принято у вас, мужчин…

– А долг? – ответил я. – Мы рождены, как велел Господь, сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор. И обязаны, потому что если не мы, то кто?.. Потому утром проведем общее собрание высшего состава, дальше помчусь улаживать дела маркизата с его доступом к ресурсным базам и рычагам власти королевства.

Она сказала с некоторой нерешительностью в голосе:

– Уже не совсем маркизат…

– Знаю, – ответил я, – моя королева.

Вокруг начал собираться народ, смотрят с почтительной опаской. Коня Маргариты перехватили и увели в сторону конюшни, новенькой и добротной, выстроенной уже после того, как я отбыл.

Она не сдержалась, шагнула ко мне снова и обхватила крепко-крепко.

– Как же мы по тебе соскучились!.. Сколько прошло, пора бы уже и забыть тебя такого удалого и наглого, а не получается…

– Как и я вас обеих, – соврал я совершенно искренне. – Вы с Синтией такое светлое щасте в моей мрачной жизни управленца!

Она высвободилась из кольца моих рук, кивнула в сторону дома.

– Пойдем. Там наговоримся.

На ступеньках нас догнал один из моряков, сказал отчаянным голосом:

– Сэр маркиз!.. Мы хотели расседлать вашего коня…

– Так расседлайте, – ответил я отстраненно.

Он договорил упавшим голосом:

– Дык седло не снимается…

– Приклеилось, – сказал второй из-за его спины.

– Приросло, – прошептал моряк в ужасе.

Второй добавил страшным шепотом:

– Вроде бы вообще пустило там вглыбь корни!.. Я не поверил, попробовал потянуть, а я не слабенький, а оно и конь как бы одно целое…

Я сказал досадливо:

– Тогда не морочьте коню голову. Седло и попона видели какие красивые?.. Ну вот, ему так нравится. Идите и не грешите так уж слишком. А по мелочи все мы грешные, но Господь нас все равно любит.

Маргарита заулыбалась и затащила меня в дом, а там на лестнице спросила шепотом:

– Что за конь такой?

– Императорский, – ответил я.

Она сказала уже на ступеньках:

– Думаю, не у всех императоров такие кони. Разве что у Великих Магов…

Я промолчал, что теперь у Великих Магов ничего нет, даже кольца и браслеты снял, иначе придется и ей объяснять, что и почему, поднялся с нею на второй этаж, откуда доносится требовательный голос Синтии, что готовит для вернувшегося маркиза праздничный стол.

Ночь провели в постели втроем, после бурного коитуса жадно расспрашивали о моих приключениях с того момента, как отбыл, я с удивлением ощутил, что и рассказывать вообще-то нечего, даже как поднимался по лесенке титулов, разве что страшная схватка в Багровой Звезде Зла тряхнула здорово, как и то, что случилось позже, но теперь все выглядит просто и блекло в сравнении с теми вызовами, с которыми столкнулся на Юге.

Дважды делал кофе и печенье прямо в постели, попутно повязались еще разок, а когда отдышались, я заметил:

– А постель та же самая, что была у грандкапитана?

Маргарита сказала со смешком:

– Он мужчина был грузный, как ты помнишь, кровать сделал широкую и надежную. Как видишь, втроем умещаемся, а так нам вдвоем с Синтией весьма просторно.

Я посмотрел на Синтию, она медленно опустила ресницы.

– Да, никто нам здесь не нужен.

Я промолчал, Синтия, которую впервые увидел как бугристую от сухих мышц и прокаленную южным солнцем и ветрами женщину-штурмана, лучшего среди пиратов, сейчас мягкая и нежная, с валиками восхитительного жирка на боках, в то время как изнеженная Маргарита стала жестче, окрепла, в голосе появилась властность и решительность.

– Вы прекрасно рулите, – сказал я. – Сразу видно, маркизат развивается!.. То бишь королевство. Да-да, королевство, если вы уже сумели поглотить Лантарону.

Маргарита, раскинувшись в ореоле красных волос, как в жарком пламени, на подушках во всей бесстыдной красе, сказала с иронией:

– Правим?.. Точнее сказать, царствуем.

– А кто правит?

– Совет, – пояснила она, – который ты учредил. Правда, все их решения проходят только с нашего утверждения. Обычно одобряем, все-таки у них там после долгих споров и обсуждения, а не по пьяни.

Похоже, лицо мое стало озабоченным, Синтия с легким смешком заверила:

– Маркизат принадлежит тебе, так вписано в законы королевского совета Люнебурга, откуда нам присылают товары по запросу.

Маргарита уточнила с улыбкой:

– Если волнует, не сместят ли нас, то это невозможно. У нас, милый, не выборная должность, хотя нас ты и выбрал…

– Да? – пробормотал я. – А я думал, это вы меня.

– Не задавайся, – сказала Маргарита. – Хотя, конечно, что-то в тебе есть, есть… Я даже не пытаюсь вернуться на свою родину.

Синтия встрепенулась, приподнялась на локте. Ее небольшие, резко очерченные груди с острыми красными кончиками даже не колыхнулись, оставаясь словно вырезаны из безукоризненного белого мрамора дивной чистоты влюбленным в свое дело скульптором.