Немного погодя вошел Ханс.

– Что с тобой, мама? – шепнул он в тревоге. – Что тебя огорчает? Отцу хуже?

Она взглянула на него, вся дрожа и не пытаясь скрыть свое горе:

– Да. Он умирает с голоду… Погибает. Так сказал меестер.

Ханс побледнел:

– Как же так, мама? Надо сейчас же покормить его… Ну-ка, Гретель, подай мне овсянку.

– Нет! – в отчаянии проговорила мать, не повышая голоса и заливаясь слезами. – От этого он может умереть. Наша убогая пища слишком тяжела для него. О Ханс, он умрет… Отец умрет, если мы будем кормить его так. Ему нужно мясо, и сладкое вино, и пуховое одеяло. Ох, что мне делать, что мне делать?! – И она зарыдала, ломая руки. – В доме нет ни стейвера…

Гретель скривила губки. В эту минуту она только так могла выразить свое сочувствие матери, и слезы одна за другой закапали у нее из глаз прямо в тесто.

– Разве меестер сказал, что отцу все это необходимо, мама? – спросил Ханс.

– Да, сказал.

– Ну, мама, не плачь, все это он получит: я к вечеру принесу и мяса и вина. Сними одеяло с моей кровати, я могу спать и в соломе.

– Да, Ханс, но одеяло у тебя хоть и тонкое, а тяжелое. Меестер сказал, что отца надо покрыть чем-нибудь легким и теплым, а то он погибнет. Торф у нас почти весь вышел, Ханс. Отец зря потратил много торфа – бросал его в огонь, если я не успевала доглядеть.

– Ничего, мама, – зашептал Ханс ободряющим тоном. – Можно срубить иву, если понадобится, и сжечь ее. Но ведь я принесу чего-нибудь сегодня вечером. Должна же быть работа в Амстердаме, если ее нет в Бруке! Не бойся, мама, самая худшая беда прошла. Теперь, когда отец снова пришел в себя, нам ничто не страшно.

– Да, – всхлипнула тетушка Бринкер, торопливо вытирая глаза, – что правда, то правда.

– Конечно, правда. Посмотри на него, мама. Как спокойно он спит! Ты думаешь, мы позволим ему умереть от голода сразу же после того, как он вернулся к нам? Нет, мама, я уверен, что достану все необходимое для отца, так уверен, как если бы карман у меня трещал от золота. Ну-ну, не беспокойся!

И Ханс, торопливо поцеловав мать, схватил свои коньки и выбежал из дому.

Бедный Ханс! Как ни был он обескуражен своими утренними странствованиями, как ни расстроен этим новым огорчением, он бодрился и даже начал насвистывать, решительно шагая вперед с твердым намерением все устроить.

Никогда еще нужда не угнетала так тяжко семью Бринкеров. Запас торфа почти иссяк, и вся мука, остававшаяся в доме, пошла на тесто, которое месила Гретель. В последние дни мать и дети почти ничего не ели, почти не сознавали своего положения. Тетушка Бринкер была уверена, что вместе с детьми сумеет заработать денег раньше, чем нужда дойдет до крайности, и потому вся отдалась радости, которую принесло ей выздоровление мужа.

Она даже не сказала Хансу, что несколько серебряных монет, хранившихся в старой варежке, уже истрачены все до одной.

Теперь Ханс упрекал себя за то, что не окликнул доктора, увидев, как тот садится в карету и быстро уезжает в сторону Амстердама.

«Может быть, это ошибка, – думал он. – Меестер должен ведь знать, что нам не так-то легко достать мяса и сладкого вина. Но отец, как видно, очень слаб… действительно очень слаб. Я во что бы то ни стало должен найти работу! Если бы только мейнхеер ван Хольп вернулся из Роттердама, он бы дал мне работу… Да, но ведь Питер-то здесь, а он сам просил меня обратиться к нему в случае нужды. Сейчас же пойду к нему. Эх! Будь теперь лето…»

Ханс торопливо шел к каналу. Вскоре он надел коньки и быстро заскользил к дому мейнхеера ван Хольпа.

– Отцу надо сейчас же дать мяса и вина, – бормотал он. – Но как я успею заработать деньги, чтобы купить все это сегодня же? Делать нечего: надо идти к Питеру, как я и обещал. Что ему стоит дать нам немного мяса и вина? А как только отец будет сыт, я побегу в Амстердам и заработаю денег на завтра.

Но тут в голову ему пришли другие мысли… мысли, от которых сердце у него застучало и щеки зарделись от стыда. «Ведь это, мягко говоря, все равно что просить милостыню. Ни один из Бринкеров никогда не был нищим. Неужели я буду первым? Неужели мой бедный отец, едва вернувшись к жизни, узнает, что его семья просила подаяние?.. Ведь сам он всегда был таким расчетливым и бережливым».

– Нет, – громко крикнул Ханс, – в тысячу раз лучше расстаться с часами!

«В крайнем случае я могу заложить их в Амстердаме, – думал он, поворачивая назад. – Это не позор. Я постараюсь поскорее найти работу и выкуплю их. А может быть, даже мне удастся поговорить о них с отцом!»

Когда у него мелькнула эта мысль, он чуть не заплясал от радости. В самом деле, почему бы не поговорить с отцом?! Теперь он разумный человек.

«Может быть, он проснется совершенно здоровым и бодрым… – думал Ханс, – может быть, скажет нам, что часы ни на что не нужны и их, конечно, надо продать! Ура!» И Ханс, как на крыльях, понесся по льду.

Немного погодя коньки уже висели у него на руке. Он бежал к домику.

Мать встретила его на пороге.

– О Ханс! – воскликнула она, и лицо ее засияло от радости. – К нам зашла Хильда ван Глек со своей служанкой. Чего только она не принесла: и мяса, и желе, и вина, и хлеба… полную корзинку! Потом меестер прислал человека из города, тоже с вином и с хорошей постелью и одеялом для отца. Ну, теперь он выздоровеет! Дай им Бог здоровья!

– Дай им Бог здоровья! – повторил Ханс, и в первый раз за этот день глаза его наполнились слезами.

К вечеру Рафф Бринкер почувствовал себя гораздо лучше и настоял на том, чтобы немного посидеть у огня в жестком кресле с высокой спинкой. В домике поднялся целый переполох. Важнейшая роль выпала на долю Ханса, так как отец его был грузен и ему нужно было опереться на что-нибудь устойчивое. Сама тетушка Бринкер отнюдь не была хрупким созданием, но она очень тревожилась и волновалась, решившись на столь смелый шаг, как поднять больного без разрешения доктора, и даже чуть не повалила мужа, хотя считала себя его главной опорой и поддержкой.

– Осторожней, вроу, осторожней, – проговорил Рафф, дыша с трудом. – Что это? Или я постарел и ослаб, или это лихорадка так изнурила меня?

– Вы только послушайте его! – рассмеялась тетушка Бринкер. – Разговаривает не хуже нас, грешных. Конечно, ты ослабел от лихорадки, Рафф. Вот тебе кресло, в нем тепло и уютно. Садись… Ну-ну-ну, вот так!

Говоря это, она вместе с Хансом медленно и осторожно опустила больного в кресло.

Между тем Гретель металась по комнате и подавала матери все, что только можно было засунуть отцу за спину и чем прикрыть ему колени. Потом она подвинула ему под ноги резную скамеечку, а Ханс помешал огонь, чтобы он горел ярче.

Наконец-то отец сидел. Не удивительно, что он оглядывался вокруг, как человек, сбитый с толку. «Маленький Ханс» только что, можно сказать, перенес его на себе. А «малышка» была теперь ростом четыре с лишком фута и с застенчивым видом подметала у камина веником из ивовых прутьев. Мейтье, его вроу, веселая и красивая, как никогда, прибавила в весе фунтов на пятьдесят, и, как ему казалось, всего за несколько часов! Кроме того, на лице у нее появилось несколько новых морщинок, и это удивило ее мужа.