ему свою силу, принеся всю себя в жертву, как встарь, а он ответил ей мягкостью, преданностью и полным, почти рабским обожанием. Лучшие годы их брака пришлись на время войны.

Однажды летом 1940 года, когда воздушная Битва за Британию была в самом разгаре, мемуарист Гарольд Никольсон, работавший тогда в Министерстве информации, обедал в Букингемском дворце. 1940-й был отмечен чередой катастроф: капитуляция Бельгии, падение Франции, неудержимое, казалось, продвижение вперед немецких армий, которые уже стояли на противоположном берегу Ла-Манша. Никольсон чувствовал себя разбитым и полностью деморализованным. В такой обстановке, еще и вдали от любимого замка Кентов в Сиссингхерсте, он не мог спать ни ночью, ни днем и признался королеве, что иногда тоскует по дому. «Но это же понятно, – сказала она. – Это и есть личный патриотизм. Это то, что нас поддерживает. Я бы умерла, если бы мне пришлось оказаться в таком положении». Королева рассказала Никольсону, что каждое утро берет уроки обращения с оружием и что для самообороны у нее есть револьвер. «Я не брошу все, как другие», – сказала она. Под «другими» имелись в виду различные европейские родственники королевского семейства, которые заполонили Лондон вместе со своими чемоданами, превратив Букингемский дворец в нечто вроде дешевой гостиницы.

«Я не могу передать, насколько она была великолепна», – тем же вечером написал Никольсон своей жене Вите Саквилл-Уэст. Он был также очень впечатлен трансформацией, которую королевская власть и проницательная жена совершили в характере Георга VI. Ведь когда-то он посчитал его «весьма глупым и хамоватым парнем». Теперь же король каким-то загадочным образом перенял у старшего брата, герцога Виндзорского, его легкость и обаяние. Гарольд Никольсон вышел из дворца в приподнятом настроении. «Он был таким веселым, а она – такой спокойной, – рассказывал он жене. – Они подарили мне все добро мира… Мы победим! Теперь я это знаю, и у меня нет на этот счет никаких сомнений!»

«Они не оставят меня, я не оставлю короля, а король никогда не оставит нас». Эти знаменитые слова королевы Елизаветы впервые были сказаны в самые трудные дни войны в ответ на предложение вывезти дочерей из страны в более безопасное место. Потом их часто повторяли. Сила этих слов сочеталась у королевы с успехами на занятиях по стрельбе из револьвера, которые проводились на дворцовой лужайке. Схожая реакция была на бомбардировку Букингемского дворца в сентябре 1940 года: «Я рада, что нас бомбили, – сказала она. – Теперь я чувствую, что смогу смотреть в лицо людям из Ист-Энда».

Невысокая крепкая женщина, которая пробирается через развалины в костюме от Нормана Хартнелла, стала для англичан одной из примет жизни в годы войны. «Очень милая, в аккуратно сшитом костюме, она напоминала пухленькую горлицу», – говорила о ней миссис Черчилль. «Скользя по снегу, королева заходит в глубь толпы и начинает разговаривать с людьми, – вспоминал лорд Харлек, сопровождавший ее в

1941 году во время одной из таких поездок в Шеффилд. – Несколько секунд все просто стоят и в изумлении смотрят на нее, но потом начинают говорить – все сразу».

«Каждому человеку в толпе кажется, что она обращается лично к нему, – вспоминал Гарольд Никольсон о другом ее визите, после которого у него долго стоял ком в горле. – Думаю, это оттого, что у нее ярко блестят глаза… Это действительно одна из самых удивительных королев со времен Клеопатры».

Норман Хартнелл

(1901–1979)

Королевский модельер и кутюрье

В первом сезоне сериала его роль исполняет Ричард Клиффорд.

Невысокая и застенчивая Елизавета Боуз-Лайон никогда не считалась модно одетой женщиной. Однако благодаря платьям, которые в 1938 году создал для ее официального визита во Францию модельер Норман Хартнелл, она стала выглядеть по-настоящему элегантно. Следуя совету любящего мужа заказчицы, мастер вдохновлялся полупрозрачными кринолинами, изображенными на картинах Франца Ксавера Винтерхальтера (1805–1873), которые были развешаны в коридорах Букингемского дворца. Портному с Брайтон-стрит удалось создать образ женщины, окутанной блестящей кружевной паутиной, который смог поднять национальный дух в напряженные предвоенные годы. Когда в июле 1939 года фотограф Сесил Битон (а его чутье на гламур не уступало нюху Хартнелла) выступил в роли современного Винтерхальтера и запечатлел королеву в мягких серых тонах на посеребренных фотопластинках, он только завершил процесс ее превращения в национальный символ.

Несколько месяцев спустя Хартнелл вернулся к работе и набросал эскизы повседневных пальто и шляп, в которых его заказчица могла бы посещать кварталы, пострадавшие от бомбардировок вражеской авиации. Так родилась вторая составляющая формулы, которой Елизавета пользовалась всю свою жизнь: ее наряды отчасти напоминали платья выпускниц курсов домоводства Женского института, отчасти – расшитые яркими бусинами и перламутровыми пуговицами одеяния «жемчужных королев», собирающих средства на благотворительность.

Жестоким ударом для Елизаветы стала смерть ее мужа всего через семь лет после победы. Он ушел рано, во многих отношениях слишком рано. Всего несколько лет назад они отпраздновали серебряную свадьбу, только что стали дедушкой и бабушкой. Но у них никогда не было времени пожить спокойно: спешный переезд в Букингемский дворец, напряженность довоенного времени, опасности и вызовы военных конфликтов… И в трудные послевоенные годы их тоже преследовала череда болезней и забот. «Мне сообщили, что слуга не может его разбудить, – писала королева Елизавета своей свекрови королеве Марии 6 февраля 1952 года. – Я прибежала в его комнату… Мне показалось, что он крепко спит. Он выглядел таким умиротворенным… А потом я поняла, что произошло… Вечером он был в прекрасной форме и хорошо выглядел». Внезапно на нее обрушилось множество проблем: нужно было встречать новую королеву и ее мужа, подумать о похоронах, о телеграммах, которые нужно отправить, о переезде… «Бедная леди, – говорил Кэмп, один из ее пажей, вспоминая всю суету тех дней. – У нее даже не было времени поплакать».

Через несколько дней после похорон мужа она объявила, что желает в будущем называться «королева Елизавета, королева-мать», хотя и дала понять друзьям и семье, что ей это очень не нравится. «Ужасно звучит», – возмущалась она не раз, считая, что все эти имена с подначками вроде «королевы-мамы» определенно были выдуманы газетчиками. Зная это, слуги всю жизнь старались называть ее просто «королева Елизавета».

«Он любил вас – всех и каждого – самым искренним образом, – писала она в заявлении от 18 февраля, отдавая дань уважения мужу (текст был подготовлен с помощью Томми Ласеллса). – Сейчас я хочу только одного: чтобы мне было позволено продолжить то дело, которое мы стремились делать вместе».

Примерно через месяц после похорон старая принцесса Мария Луиза,