Как возговорил Румянцев-граф:

«Добры молодцы, товарищи,

Наши храбрые солдатушки!

Не дадим врагам хвалитися,

Пойдем сами против злости их».

За ним двинулась вся армия,

Восклицая: «Мы пойдём с тобой!»

На рассвете было в середу

На дороге на Трояновой,

Подошли мы близко к лагерю,

Окружили нас агаряне,

Отовсюду с равным бешенством

Янычаров тьма ударила,

На пехоту вдруг российскую,

Буйны головы валилися

Что от зверства их и множества.

То увидя, с кавалерией

Где ни взялся Долгоруков-князь.

С мечем острым так, как с молнией,

Он пустился в кучу вражию,

Где мечем сверкнет, тут улица;

Где вернет коня, тут площадь тел.

В то же время с гранодерами

Сам Румянцев ли ударил в них,

Руку тяжку гранодерскую.

Предводительство Румянцево

Тут познали турки гордые.

Они бросились бежать тогда,

Но и мосту не нашли уже,

А увидели позадь себя

Храбра Боура со егерьми,

С легким войском, со гусарами.

Полилась тут кровь турецкая

Не ручьями — рекой сильною,

Их остатки потопилися

Во глубокой во Дунай-реке,

А другие с визирем своим

За ним скрыли стыд и ужас свой.

Подробный и эмоциональный рассказ, прочитаешь — и как будто кино посмотрел. Вот по таким песням можно изучать историю в народном восприятии: это своеобразный поэтический учебник. Всё это — основа пропагандистского сопровождения войны, нет ничего постыдного в этом понятии: дело необходимое.

У солдат создавалось впечатление, что генерал каждого из них знает по имени. Этим — если верить Фуксу — восхищался и Суворов: «Румянцев знал не только число своего войска, но и имена солдат. Чрез десять лет после Катульского сражения узнал он в городе Орле сторожа, служившего на той славной битве рядовым; остановил его, назвал по имени и поцеловал».

Императрица тоже отметила победу разнообразно. Одними церковными службами дело не обошлось.

2 августа 1770 года Екатерина в письме к Вольтеру писала с очаровательной интонацией скромницы: «Дней десять тому назад я извещала вам, что граф Румянцев разбил татарского хана, соединившегося с турецким корпусом, что он у них отнял палатки и артиллерию на речке, называемой Ларга.

Ныне имею удовольствие вам сообщить, что вчера вечером курьер от помянутого графа привез мне известие, что в тот самый день, когда я к вам писала, т. е. 21 июля, моя армия одержала полную победу над султанскими войсками под командою визиря Галиль-бея, янычарского аги и семи или восьми пашей. Они опять были разбиты в своих окопах; артиллерия их в количестве ста тридцати пушек, их лагерь, обоз и запасы всякого рода достались в наши руки. Потери их значительны, наши же так ничтожны, что опасаюсь говорить о них, дабы случившееся не показалось баснословным.

Нет ни одного значительного лица, даже никакого офицера главного штаба, раненного или убитого. Бой, однако, длился пять часов. Турки стреляют плохо и годны только для одиночных схваток.

Граф Румянцев мне доносит, что, подобно древним римлянам, моя армия не спрашивает: сколько неприятелей, но только — где они? В этот раз турки были в количестве ста пятидесяти тысяч человек, окопавшихся на высотах по берегу ручья Кагула, в 25 или 30 верстах от Дуная, и имея у себя в тылу Измаил.

Но этим, государь мой, не ограничиваются новости: у меня есть верные известия, хотя и не прямые, что мой флот разбил турок пред Наполи ди Романия, рассеял неприятельские корабли и многие потопил».

Да, этот афоризм точно характеризует Румянцева образца 1770 года: «Русские подобно древним Римлянам, никогда не спрашивают: сколько неприятелей, но: где они?» Как и другое крылатое выражение Румянцева: «С малым числом разбить великие силы — тут есть искусство и сугубая слава». Так и было при Ларге и Кагуле.

Не в ХХ веке было установлено: для полной победы необходимы не только воинские доблести, но и талант пропагандиста. Екатерина была наилучшим агитатором за российские победы. Кому рассказывать о подвигах румянцевского воинства, если не всеобщему властителю дум — Вольтеру? Тот, конечно, без восторга относился к экспансии Российской империи, но выбросить из головы труднопроизносимые русские фамилии уже не мог. Не то, чтобы он стал союзником России, но поклонником императрицы — безусловно. Если до этого письма Вольтер почему-то не запомнил фамилию Румянцева — после Кагула, будьте покойны, он её не позабудет. Пожалуй, в те годы не было в мире монарха или полководца, который бы не слыхал имени Румянцева.

Через шесть лет Румянцев приедет в Берлин: будущий император Павел Петрович тогда знакомился с невестой. Умерла первая жена наследника престола — и на династическом горизонте возникла принцесса Софья Доротея Вюртемберг-Штутгартская. Румянцева тайно пригласили в Петербург и поручили сопровождать Павла Петровича. Фридрих устроит фельдмаршалу торжественную встречу на свой лад. «Приветствую победителя Оттоманов!», — воскликнул король вполне серьёзно. Пруссаки собрали весь потсдамский гарнизон и представили примерное кагульское сражение, управляя самолично движениями войск, участвовавших в маневре. Почёт невиданный, а до Кагула непредставимый. Но Румянцев отнёсся к этому с усталой иронией.

Странные кампании

Главные сражения войны состоялись в 1770-м. Но после него прошли три боевые кампании и один год тревожного перемирия. За исключением последнего, 1774 года, то были странные кампании. Войска топтались возле Дуная, масштабных сражений избегали.

После Кагула было логичным прощупывать турок по дипломатическим линиям: всё шло к тому, что они согласятся на мир, выгодный для России. Но первые переговоры начнутся позже — и 1772 год станет временем перемирия. Переговоры о заключении мира на Фокшанском и Бухарестском конгрессах зашли в тупик.

В кампании 1771 года Румянцев должен был удерживать дунайский рубеж. Вторую армию после Панина возглавил генерал Василий Долгоруков — ему рекомендовалось активно действовать против крымчаков. После сражений 1770 года Крымское ханство оказалось отрезанным от Османской империи — и 35-тысячная армия должна была беспрепятственно овладеть полуостровом. В июне войска Долгорукова овладели перекопскими укреплениями, после чего заняли Крым. В 1772 году Россия заключила с ханом Селим-Гиреем договор, по которому Крымское ханство становилось независимым от Турции и переходило под российское покровительство.

А сам Румянцев переменился — как будто истратил, выжег себя в сражениях прошедшего года. То ли фельдмаршальский жезл давил на него, то ли прославленный полководец боялся омрачить блистательную репутацию… А скорее — за зрелостью на него неожиданно свалилась старость. Румянцев