Ну мастер вести переговоры Глеб. Меня аж перекосило. Особенно от того, что они опять все решают и разговаривают, не привлекая меня. Словно о ком-то другом говорят.

— Эй! А ничего, что я тоже здесь?

— Танюш, — Юрик перевел на меня взгляд, — сходи выбери себе тортик, вон на витринке. И ты хотела носик припудрить еще…

— Да не охренел ли ты? — возмутилась я такому бесцеремонному выпроваживанию меня из-за стола.

— Тань, сходи, — неожиданно пробасил Давид, встал и выдернул меня с дивана, как репку. По пути облапав. Очень даже заметно для остальных. Я открыла рот удивленно, перевела взгляд на Глеба, поощрительно мне улыбнувшемуся:

— И мне тоже выбери что-то, на свой вкус. Такое же сладенькое, как ты.

И облизнулся он при этом так пошло, что у меня даже дрожь по телу прошла непроизвольно.

— Да пошел ты! И вы все тоже!

Я развернулась и гордо пошла… Выбирать тортики. А потом в туалет. Там я провела минут десять, приводя в порядок красные щеки и стараясь притушить дурной блеск в глазах.

И внутреннее беспокойство даже не от ситуации, в которой оказалась, оставив своих мужчин разбираться без меня, потому что знала где-то в глубине души, что разберутся.

Но Юрик, гад, своим неосторожным, но очень даже логичным вопросом разбередил душу. И вытащил на свет то, что я прятала.

Понимая прекрасно, что когда-нибудь это придется решать.

И, если парни реально настроены очень серьезно, то решать придется вскоре.

И страшно мне было. И хотелось то, хоть немного устойчивое положение наше попридержать. Могу я, наконец, получить свой кусочек счастья? Хоть ненадолго.

Я смотрела на себя в зеркало, успокаиваясь, приходя в себя, набираясь сил и энергии, чтоб выйти к ним.

Надеюсь, там не драка. По крайней мере, шума не слышно.

Это обнадеживает.

Когда вернулась, парни спокойно пили кофе и ели пирожные. Все трое. И обернулись ко мне с практически одинаковым выражением глаз. Определяющим. Ну, все понятно. Поделили, значит.

И самым забавным было то, что я, вся такая независимая, свободная и не желающая никакой власти над собой, восприняла это крайне спокойно. И выдохнула. Время еще есть. Для счастья.

Дни потекли относительно спокойные и даже, я бы сказала, счастливые. На работе мы с Юркой по-прежнему делали вид, что практически женаты, а ночевала я то у Глеба, то у Давида, оставляя Катюшу одну.

Кстати, Алиев перестал ее донимать, вообще пропал с горизонта. Основательно решили вопрос мои любовники. Заглядение просто.

Я была счастлива, как может быть счастлива любимая женщина. А то, что я любимая, мне не давали забыть ни на минуту.

Любое наше совместное времяпрепровождение неизменно превращалось либо в секс, либо в его прелюдию.

Словно невозможно насыщенный и горячий медовый месяц.

Мы ездили за город на выходные, беря в аренду милые домики на турбазах, и занимались сексом сутки напролет.

Не вылезая из постели, сходя с ума.

А потом возвращались в город.

И ужасно переживали разлуку, вынужденно отлепляясь друг от друга.

Занятия теперь в группе страшекурсников проводить стало нереально сложно. Потому что, куда бы я ни посмотрела, куда бы ни встала, взгляды, горячие, откровенные, похотливые и развратные до невозможности, до мокрых трусов, не отпускали. Я краснела, терялась, сбивалась с мысли, но не могла никак показать, что замечаю.

Потому что тогда все бы заметили. И это был бы полный провал, Штирлиц.

К моему удивлению, в других группах все лучше и легче получалось работать. Интереснее, живее. Меня слушали. И слышали. И это тоже одно из особых преподавательских удовольствий, когда тебя слушают и слышат. Это обмен энергией, отдельный вид кайфа.

С моими парнями мы старательно обходили пока острые углы, да и не было их особо. Когда все время хочешь, без конца, с невероятным голодом смотришь, когда понимаешь, что в ответ тебя хотят так же, даже больше, потому что еще чуть-чуть — и одежда реально загорится на теле, так жгут глазами, особенно не до разговоров.

Тут бы до постели добраться. Или до любого уромного уголка. И вцепиться друг в друга всем, чем возможно. И не отрываться, умирая от наслаждения каждую минуту. Я и не знала, что так бывает. Вот так. Когда реально глупеешь, с ума сходишь. Когда, если несколько часов не видела и не слышала, то уже настроение портится, уже мысли всякие дурацкие…

Короче говоря, я впервые в свои двадцать четыре влюбилась. Дико, до одури. До боли в сердце. В двоих мужчин сразу. И не могла представить, что когда-то было по-другому. Они оба настолько плотно вошли в мою жизнь, что прошлое, тоже вроде бы вполне налаженное и даже с намеком на будущее, казалось пресным и пустым.

Какие-то стремления дурацкие…

Чего я там хотела? Тихо и мирно работать? Чтоб не трогали? Разве это жизнь? Да можно просто сразу же лечь и накрыться крышкой гроба. Чтоб точно никто не тронул. Но и тогда червяки будут жрать.

Вместе с диким, полностью поглощающим мое сознание чувством любви, ко мне пришло еще одно: ревность. Никогда, вообще никогда не думала я, что буду ревновать. Дико, болезенно, остро.

Мои мужчины были хороши. Невозможно хороши. Глаз не оторвать! И очень выделялись среди других парней потока.

Во-первых, старше. На два года старше остальных. Глеб, с его небрежной прической и наметившейся бородой, выглядел невозможно привлекательным мачо, с горячими, по-итальянски жгучими глазами, подкачанный, гибкий и хлесткий. Опасный. И улыбчивый. Девчонки на него запрыгивали с разбегу буквально, пользуясь его открытостью. А он, изображая рубаху-парня, не уворачивался. И я не могла ничего ему предъявить. Гордая, епт.

Только глаза никак не удавалось спрятать, когда видела, как он, внешне невинно общается, смеется, но я-то знаю бабский подтекст, с этими нечаянными касаниями руки, груди, волос, с этим переливчатым смехом, с этими позами открытыми, "вот она я, бери меня". Короче, со всем тем, чего сама никогда не умела делать. И не стремилась уметь. И теперь уже поздно учиться. Глеб, надо сказать, очень быстро просек мою невольную ревность, и значительно закруглил общение. Минимизировал. Но полностью убрать не удавалось. Он и так не участвовал во всех этих совместных пьянках-гулянках, пати, афтепати. Сразу домой ехал.

Я понимала, что сейчас у него, по сути, самое счастливое и беззаботное студенческое время, и нельзя его лишать этого лишь потому, что я ревнивая коза. Но все равно, было тяжко. До боли.

А Давид, выглядя значительно старше своего возраста, очень сильно привлекал молоденьких преподавательниц. И студенток, любящих посолидней.

Здоровенный, короткостриженный, с постоянной жесткой щетиной на лице, никогда не улыбающийся, мрачный… Прямо принц в изгнании. Или брутальный бандит. Его татуировка на руке не давала покоя девушкам, все стремились рассмотреть, уговаривали снять рубашку или закатать рукава. Давид удивленно отмахивался. В отличие от Глеба, прекрасно осознающего свою привлекательность, Давид не заморачивался подобными вещами. Он был настоящим мужиком в самом прямом понимании этого слова. И посматривал на голые щиколотки и подвернутые джинсики в облипочку у своих однокурсников с удивлением и насмешкой. Несмотря на то, что он вообще не велся ни на какие женские провокации, половину из них попросту не понимая, я все равно его тоже страшно ревновала. Потому что при одном взгляде текли слюнки, и я понимала, что не одна я такая озабоченная.