И удовольствие, которое получала с ними двумя, моими бешеными студентами, порой выходило за все возможности тела. Они-то спортсмены, выносливые и сильные. И хоть жалели меня, но, когда забывались, приходилось мне туго.

О будущем не говорили. От слова "совсем". Я не настаивала, полностью удовлетворенная тем, что происходит, и приычная не загадывать далеко вперед.

Я понимала, что парни, вполне возможно, в будущем захотят чего-то другого. Может, семью? Детей? Всего того, что я дать не в состоянии. Осознание это отдавало горечью, но я опять же готовилась к тому, чтоб не потерять себя.

Хотя, о чем разговор?

Я уже себя потеряла.

Давно.

Как только поняла, что испытываю к своим студентам особые эмоции. Как только позволила им увлечь себя.

Давид не говорил о своей семье, о невесте. Ни слова.

Я и не знала, что мы живем неподалеку от его родных краев. Туда никто не собирался ехать, и мне никто не собирался ничего говорить.

Но, как обычно, в маленькой местности, где все друг друга знают, утаиться было нереально, поэтому уже через три дня после Нового Года к нам пожаловали гости.

Высокий, невозможно представительный мужчина, глядя на которого легко было представить, каким будет Давид в возрасте. И невысокая худенькая женщина, очень красивая и на редкость молчаливая.

Глеб увидел их первыми, как раз из гостиницы шел к нам с лыжами в руках.

— Дава!

Давид отвлекся от натягивания на меня шлема для безопасности. А то, мало ли, ветка на дурную голову упадет в лесу. И неважно, что леса не наблюдалось поблизости.

Оглянулся. И замер.

Они вышли из большой черной машины, в сопровождении еще двоих, очень похожих на Давида парней. Братья, наверно.

Давид аккуратно спустил меня с рук, поправил шлем, посмотрел напряженным взглядом в глаза и двинулся навстречу гостям.

Глеб оставил лыжи и подошел ко мне.

— Молчи и улыбайся, — тихо сказал он, чуть пожимая ладонь, — и в глаза смотри. Спокойно. Они на своем будут говорить скорее всего, но, если вдруг подойдут и что-то скажут не очень приятное, ты не спорь только, я прошу тебя, Тань.

Я убрала от него руку, наблюдая, как Давид здоровается с отцом, обнимает мать, похлопывает по плечам братьев. Они все были очень похожи, смотрелись невозможно серьезно и достойно. Как породистые рысаки. Мне почему-то невольно стало не по себе. Особенно, когда оглянулись, и отец Давида мотнул головой в мою сторону вопросительно.

Давид коротко ответил.

И отец посмотрел на него, сдвинув брови. Еще раз что-то спросил. Давид помотал готовой, и показал, что брови умеет сдвигать не хуже, чем отец.

Отец еще раз глянул на меня, и даже на расстоянии стало неуютно. Да уж, похоже, тяжесть и черноту взгляда Давид взял именно от него.

Опять развернулся к сыну и начал что-то втолковывать резким настойчивым тоном.

Я, понимая, что речь идет обо мне, взволнованно ухватилась опять за руку Глеба.

— Слушай, он же ругает его, за меня, да?

— Да, Татьян Викторовна, скорее всего…

— Так, может, сказать, что я с тобой? А?

— Это после того, как они своими глазами видели, как он тебя тут тискал? Не смеши, малыш. Надо ждать. Дава решит сам.

— Да что он решит? — волновалась я, — ты посмотри на них! Они же… Они же…

— Таня, чем больше ты кипишуешь, тем хуже. Дава решит. Терпи и жди.

Я честно стояла и ждала. И даже не дрогнула, когда отец Давида в ответ на очередное твердое мотание того головой, раздраженно что-то крикнул, сделал гневный жест и развернувшись, зашагал к машине.

Мать потянулась к Давиду обнять, но отец, не оборачиваясь что-то повелительно рявкнул, и она, поникнув головой, пошла следом, поддерживаемая сыном под локоть. Другой брат Давида, задержавшись, что-то сказал злое, глянул на меня острым взглядом, получил в ответ жесткий ответ от Давида, и тоже ушел.

Давид остался стоять на дороге, глядя вслед уехавшему внедорожнику и сунув руки в карманы. Я порывалась подойти, но Глеб удержал.

Так мы и стояли, ждали.

Наконец, Давид повернулся и пошел к нам. Лицо его было, как обычно, маловыразительным, но вот глаза… Вытлевшие угли. Страшно стало до онемения. Давид с разгона, не тормозя, подхватил меня на руки, кивнул Глебу, и быстрым шагом двинулся в сторону нашего номера.

Я лишь уцепилась за его окаменевшие плечи и гладила затылок, заросший жестким волосом.

И ощущала, что он ледяной просто, жесткий, деревянный.

Я поцеловала нежно шею, пытаясь отогреть своего ледяного великана.

Он вздрогнул, сжал меня сильнее, до боли.

И начал целовать, жестоко прикусывая губы, едва мы переступили порог номера. Я не сопротивлялась, покорно позволяя терзать свой рот, ощущая, как Глеб сзади быстро разматывает на мне тряпки, сдергивает штаны, и сама расстегивала куртку, стаскивала свитер с Давида, ощущая, как руки Глеба двигаются по моему уже голому телу, поднимая, придвигая ближе к мощной груди, заросшей жестким волосом, улучила момент, когда жестокие губы двинулись вниз, по шее, до ключиц, и повернулась, сама поймала холодный короткий поцелуй, но Глеб отстранился, указав кивком головы на друга. Все внимание ему.

Я поняла, повернулась, выгибаясь уже в его руках, обхватывая ногами поясницу. Давид зарычал и резко взял меня, проникая сразу на всю длину, жестко и отчаянно, сразу начиная двигаться, не щадя, словно пытаясь выместить все свое напряжение и гнев от неудачного разговора с отцом. И я расслабилась, раскрылась максимально, понимая, что ему это необходимо сейчас, что хотя бы так, хоть немного, чтоб полегче, чтоб выдохнуть. Он уперся спиной в стену, держал меня на весу легко и небрежно, одной рукой, насаживал на свой здоровенный жесткий член, и дышал, тяжело, со всхлипами, и это было страшно. И я понимала, что не получается у меня, не способна я забрать всю ту боль, гнев, негодование, что просто не понимаю, насколько это серьезно, насколько это глубоко. Я, безотцовщина, никогда не знавшая семьи. Я старалась, обнимала, ласкала, но мало, всего было мало! И мне и ему.

И тут Давид поднял взгляд за мою спину, где Глеб, поддерживая меня, легко ласкал руками. Он даже не раздевался, желая отдать меня в этот момент полностью другу, понимая гораздо лучше, чем я, насколько тому важна поддержка.

И немного все же упуская кое-что. То, что мы все уже успели понять на физическом уровне.

— Брат, давай! — тихо скомандовал Давид, и я тут же ощутила на своей шее горячее дыхание Глеба. И его пальцы в районе промежности.

Я выгнулась, чувствуя мокрые прикосновения, и, через мгновение, член Глеба мягко, растягивающими движениями, начал погружаться в меня. Давид чуть притормозил, пережидая, я замерла, стараясь дышать и расслабляться, Глеб вошел толчком, что-то бормотнул и вцепился зубами мне в плечо, как зверь. Давид усмехнулся, глядя на это, и его неловкое движение губ уже было благом, трещиной в скале. А затем мне остро стало не до наблюдений. Потому что мои мужчины двинулись одновременно. И в тот момент мне показалось, что сейчас реально на части порвусь. Потому что, несмотря на то, что практиковали мы это уже пару дней, все еще было больновато. И тесно. И странно. И теперь немного страшно, потому что стало ясно, что сдерживаться никто не собирается. И я в том числе.