Более чем достаточно информации о богатых выплатах правителей Великого княжества Литовского и позднее Речи Посполитой крымским ханам [см.: Русина О. Украіна під татарами i Литвою. С. 69 и далее]. Будем ли мы говорить о зависимости Великого княжества Литовского и Речи Посполитой от Крымского ханства? Я бы был в этом вопросе крайне осторожным. Поминки не означают еще зависимости внешней и внутренней политики государства от воли иноземного владыки, как, например, выплаченный Францией или Германией выкуп сомалийским пиратам не делает эти европейские государства вассалами африканских разбойников. Таким образом, расхожие утверждения о «зависимости» Москвы от Крыма и о какой-то невероятной роли Менгли-Гирея в нашей истории следует считать очередным примером утомившего мифотворчества.

Аналогичным образом стоит отвергнуть и представления о немедленном превращении Москвы в наследницу Золотой Орды в глазах хоть москвичей, хоть степняков. Правители первых никогда не претендовали на родство с Чингизидами, без чего не могло быть и речи о претензиях на вступление в «права наследования». Вторые — хотя бы те же крымчаки — яростно рубились с «московскими родственниками» в 1507, 1511, 1512, 1515, 1516, 1521, 1527, 1533, 1534, 1535, 1541, 1542, 1544, 1547, 1548, 1550, 1551, 1552, 1555, 1559, 1563, 1567, 1569, 1570, 1571 (сожжение Москвы), 1572 (битва на Молодях), 1573, 1584, 1585, 1591, 1592, 1594, 1596 г. А я ведь еще не упомянул более десяти крымских набегов в XVII в. Как видим, ни братской любовью москвичей и крымчаков, ни даже мирным сосуществованием вассала и сюзерена тут не пахнет.

А значит, разобравшись с основными мифами о «свержении ордынского ига», можно перейти к описанию реальных механизмов этого свержения.

И в первую очередь нужно будет понять, что именно случилось где-то в середине XV в. с вооруженными силами Великого княжества Московского. Как создавалась и как была устроена та самая военная машина Москвы, перевернувшая страницу в истории «ордынского ига»? Ответом на этот вопрос и будет отечественная история великой военной революции позднего Средневековья.

Новая организация вооруженных сил и их новое назначение. Зайти придется издалека. Когда я был молодым и глупым, то несколько раз участвовал в бессмысленных спорах, пытаясь опровергнуть расхожее утверждение об ордынских или османских корнях Московского царства. И одним из наиболее неприятных аргументов в этом споре были изображения «отатарившихся» московских всадников XVI в. из древнего издания записок о Московии Сигизмунда Герберштейна. Совсем весело становилось, когда добавляли многочисленные цитаты из наблюдений XV и XVI вв.

(Перкамота) Русские «пользуются легкими панцирями, такими, какие употребляют мамелюки султана, и наступательным оружием у них являются по большей части кривая сабля (scimitarra) и лук».

(Герберштейн) У русских «узда самая легкая; затем седла приспособлены у них с таким расчетом, что всадники могут без всякого труда поворачиваться во все стороны и натягивать лук… Обыкновенное их оружие — лук, стрелы, топор… Саблю употребляют те, кто познатнее и побогаче… Хотя они держат в руках узду, лук, саблю, стрелу и плеть одновременно, однако ловко и безо всякого затруднения умеют пользоваться ими».

(Ченслер) Русские «всадники — все стрелки из лука, и луки их подобны турецким».

(Флетчер) «Вооружение ратников весьма легкое. У простого всадника нет ничего, кроме колчана со стрелами под правой рукой и лука с мечом на левом боку, лишь немногие берут с собою сумы с кинжалом, или дротик, или небольшое копье… Их сабли, луки и стрелы похожи на турецкие».

Оставалось только отбиваться, указывая на то, что явно ориенталистский вид московской поместной конницы еще «ничего не означает». Но серьезный системный анализ имеющейся информации позволяет понять, ЧТО именно означают все эти картинки и описания. Для этого оказалось достаточно сложить три хорошо известных факта. Итоговый вывод, сразу признаю, на редкость тривиальный, и не будет ничего удивительного в том, если всем читателям он был известен и без меня.

Но все же.

Факт первый. Заметная ориентализация вооруженных сил Северо-Восточной Руси вместе с распространением дистанционного «стрельного» боя произошла довольно поздно и без всякой связи с нашествием XIII в. И до этого нашествия, и непосредственно после него «царицей полей» во всех армиях северо-восточных княжеств была тяжелая и дорогая конница, а основным приемом в бою — таранный копейный удар.

В качестве иллюстрации к этому тезису можно рассмотреть два момента из боевой биографии широко известного владимирского князя Андрея Юрьевича Боголюбского. В 1149 г., в битве под Луцком, Андрей впереди своей дружины на лихом коне врезался в строй вышедших из города пешцев и «изломи Андреи копие свое въ супротивне своемъ». В итоге горячий князь залез в самую гущу вражеского строя и продемонстрировал нам серьезность своей брони: «Двума копиема под ним [был поражен] конь а третьимъ въ передний лукъ седелныи а с города яко дождь камение метаху нанъ. единъ же Немчичь хоте просунути рогатиною». Броня выдержала, и будущий Боголюбский показал уже навыки владения мечом в дикой свалке: «Князь же Андреи вынзе мечь свои и… все радовахуси видивше жива и мужи похвалу ему даша велику зане мужьскы створи» [Ипатьевская летопись. ПСРЛ. Т. 2. С. 391–392].

В 1151 г. во время позорной для Юрия Долгорукого битвы на Руте Андрей повторил свой коронный заход на таран уже против конных противников: «Андреи же Дюргевичь възме конье и еха на передъ. и съехаси переже всихъ и изломи копье свое, тогда бодоша конь под нимъ в ноздри. Конь же нача совати под нимъ и шеломъ спаде с него и щитъ на на немъ уторгоша Бжьемъ заступлениемъ и млтвою родитель своихъ схраненъ бе без вреда» [ПСРЛ. Т. 2. С. 451 и далее].

Подвести итог стоит словами крупнейшего отечественного специалиста по истории холодного оружия Анатолия Николаевича Кирпичникова:

«Типология наконечников копий способствует пониманию развития этого орудия в целом. Русь не была родиной какой-либо формы копья, но здесь использовались совершенные для своего времени образцы, возникшие на Западе и на Востоке в сочетании с общеславянскими наконечниками. Основными были копья с ланцетовидными, удлиненнотреугольными и пиковидными наконечниками… Находки узко лезвийных, бронебойных копий указывают на распространение тяжелого доспеха. Удар таким наконечником достигался самим движением всадника — он стремился таранить своего противника. Для сравнения отметим, что в IX–XI вв. укол осуществлялся взмахом протянутой руки. Применение «копьевого тарана» связано с усилением защиты всадника и сопровождалось изменением его верховой посадки на галопе (упор прямыми ногами в стремена). Возникновение мощного напора при ударе копьем отразилось на усилении его деревянной части» [Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие. Вып. 2. Копья, сулицы, боевые топоры, булавы].