Миф № 3. Истерика власти: «Топтание басмы» и «трусливое бегство»

Характерным примером «сусальной»/«черной» редукции всей сложной и масштабной борьбы за самостоятельность России к ярким/мерзким поступкам ключевых исторических персонажей являются мифы о «героическом» топтании ханской басмы Иваном Великим и о его же «трусливом» бегстве от наступающих войск Ахмата. Действительно, ну не может же «дорогая моя столица» «златоглавая» Москва (она же — «зверь ненасытный, нерезиновый», «чудище стозевно и стоглаво») добиться самого значимого своего успеха по результатам долгой, тяжелой, трудной, рутинной работы. Где же подвиг, где злодейство?

Но героическая/«черная» мифология, некритически воспринятая писателями и художниками (вид мифа выбирается в соответствии с общими жизненными убеждениями), возникла не на пустом месте.

Так, героический миф стоит на вот таком основании.

«Царь же Ахмат восприят царство Златыя Орды по отце своем Зелетисалтане царе и посла к великому князю Ивану к Москве послы своя, по старому обычаю отец своих, с басмою, просити дани и оброков за прошлая лета. Великий же князь ни мало не убояся страха царева, но, приим басму, лице его, и плевав на ню, и излама ея, на землю поверже и потоптан ногама своима, а гордых послов его изобити всех повеле… единого же отпусти жива, носящее весть ко царю, глаголя: «да яко же сотворих послом твоим, тако же имам тобе сотворити»…» [История о Казанском Царстве (Казанский летописец). ПСРЛ. Т. 19. С. 200].

Беда в том, что подобное сообщение носит уникальный характер и противоречит целому ряду других источников. Нет оснований полагать, что Иван, занятый новгородскими делами и разборками с братьями, вдруг решился на такой героический и глупый шаг в самый неподходящий для себя момент. И тем более сложно согласовать это сообщение об убийстве послов с достоверными сведениями о сложных переговорах между Ахматом и Иваном летом и осенью 1480 г. Наконец, стоит отметить, что ханская басма (пайцза) не имела (насколько нам известно) изображений ханского лица. Таким образом, верить этому сообщению Казанского летописца можно лишь при очень большом желании и с широко закрытыми глазами.

Чуть лучше обстоит дело с основами «злодейской» легенды. Софийско-Львовская летопись и опубликованный в XX в. «независимый летописный свод» прямо говорят об ужасе, напавшем на государя, о намерении бежать «к Океану морю», и при этом рисуют увлекательную картину действий гражданского общества, когда младший великий князь Иван Иванович, митрополит, епископ Вассиан и даже простые граждане Москвы в едином порыве защищают Родину от трусости и предательства высшей власти: «И яко бысть на посаде у града Москвы, ту же граждане ношахуся въ городъ въ осаду, узрѣша князя великого и стужиша, начаша князю великому, обестужився, глаголати и извѣты класти, ркуще: «Егда ты, государь князь великый, надъ нами княжишь в кротости и в тихости, тогда насъ много въ безлѣпице продаешь. А нынеча, самъ разгнѣвивъ царя, выхода ему не плативъ, насъ выдаешь царю и татаромъ…» [Софийская вторая летопись. ПСРЛ. Т. 6. С. 230–231; см. также: ПСРЛ. Т. 20. С. 345–346; Библиотека литературы Древней Руси. Т. 7. С. 433–435].

Популярность этой картины, очаровавшей даже Н. М. Карамзина, стоит того, чтобы попытаться подробнее с ней разобраться. Начать нужно с того, что попытки привязать «изветы», обвиняющие Ивана III в трусости, к общим рассуждениям о характере этого правителя лишены оснований. Да, Иван Великий был вдохновителем и организатором целого ряда масштабных военных походов, при этом лично довольно редко управлял войсками. Но когда перед молодым тогда еще наследником встала реальная задача по отражению Орды от Берега в 1459-м, то никаких признаков трусости мы найти не можем. В 1472 г. тот же самый Ахмат пробовал на прочность русскую оборону, и в критический момент всего противостояния, когда в Москве получили информацию об обходном маневре ордынцев и выходе их сил к слабо защищенному участку Берега у Алексина, великий князь «не вкусив ничто же, поиде вборзе к Коломне, а сыну… повеле в Ростов» [ПСРЛ. Т. 25. С. 297]. В Коломне, в непосредственной близости от театра боевых действий, и нашли князя псковские послы, что позволило нам проверить и подтвердить точность сообщений официозного Московского летописного свода [ПСРЛ. Т. 5, вып. 2. С. 188]. Снова мы не видим никаких признаков патологической трусости.

Да и позднее в случае нужды великий князь не боялся, скажем, лично участвовать в борьбе с жестокими московскими пожарами, хотя вероятность получить горящим бревном по венценосной голове была ничуть не меньше, чем вероятность попасть под шальную татарскую стрелу. К тому же бревно не знает ничего о выкупе за княжескую особу, тогда как на поле битвы в то время великий князь рисковал обычно лишь государственной казной, потребной для возможного выкупа. Таким образом, никаких однозначных выводов о какой-то исключительной личной храбрости/трусости Ивана Великого, по имеющимся у нас объективным данным, сделать нельзя, обращение к прецедентам никак не помогает решить нашу основную проблему.

Далее следует отметить, что ни московские, ни «независимые» летописцы, ни достопочтенный епископ Вассиан, на ярком и образном послании которого к великому князю многие строят далекоидущие теории, не располагали качественными машинками для чтения княжеских мыслей. А вот собственные политические и идеологические интересы у летописцев и стоящих за ними полуоппозиционных и совершенно оппозиционных групп были точно. Кстати, сам факт длительного существования легальных оппозиционных партий внутри явной автократии Ивана Великого сам по себе производит сильное впечатление. В частности, высокий моральный облик наследника престола Ивана Ивановича в изображении обсуждаемого текста может быть следствием временного триумфа партии сторонников его сына — Дмитрия Ивановича — в конце XV в. Ну а непрезентабельное изображение самого великого князя вполне может быть расплатой за стабильно напряженные отношения Ивана Великого с высшими иерархами Русской церкви. В любом случае, стоит очень осторожно относиться к столь любимой многими вольной интерпретации текстов «независимых» летописных сводов, что весьма опрометчиво полагаются вдруг истиной в последней инстанции.

Надежную информацию в нашем случае могут дать только анализ реальных поступков Ивана Великого и сопоставление источников. И мы сразу увидим, что и на этот раз, «слышав» о выдвижении армии Ахмата, великий князь оперативно «нача отпускати к Оце на Брег своих воевод с силой», а после прояснения оперативной ситуации «Иван Васильевич… поиде сам противу ему [Ахмату] к Коломне 23 июля в неделю» [ПСРЛ. Т. 18. С. 267]. Само это перемещение великокняжеской ставки на юг уже может служить достаточным аргументом против рассуждений о «трусливом бегстве». И далее в течение всего лета можно увидеть лишь разумные рокировки русских войск вдоль Берега, отвечающие на поступающую информацию о перемещениях Ахмата. Осуществленный в августе — сентябре маневр Ахмата по обходу русских позиций на Оке резко обострил ситуацию. Однако возвращение Ивана Васильевича в Москву 30 сентября совершенно явно связано с напряженным заключительным этапом переговоров с мятежными братьями, проведением «малого собора» с матерью, митрополитом и ведущими боярами, а также с контролем за проведением подготовки к осадному положению столицы [ПСРЛ. Т. 25. С. 321; т. 24. С. 199].