случилось. Подумаешь. Я вообще огурцом, зря мы сюда тащились. Теперь до утра будут наблюдать. Лучше бы в ресторан вернулись, потанцевали бы.

Зубы он ей заговаривает отлично. Молодец. То ли мои невербальные сигналы считывает, то ли сам такой умный. Шутит вон. Эх, Тоха-Тоха, хороший ты мужик. Настоящий друг. Вот скажи, Тоха, как мы в это вляпались? Цепляет тебя моя лялька?

– Ты на меня не злишься?

– Да нет же. За что? Я чего-то не знаю? Может, ты спецом хотела меня переехать, а?

Лала отрицательно мотает головой и сильней сжимает пальцы у себя на предплечьях, будто удерживая себя от чего-то. Впрочем, ее выдержки ненадолго хватает. Спустя пару секунд Лала подлетает к койке и бросается Тохе на грудь.

Какой бесконечный день. Наверное, завтра станет легче. А пока…

Она не плачет, нет. Просто истерично дышит, уткнувшись Антохе в шею. Ох, девочка. Что же ты со мной делаешь? А с ним? Тоха растерянно смотрит на меня поверх ее вздрагивающего плеча. И, думаю, сам не очень-то понимает, что в этот самый момент с жадностью шарит руками по ее телу.

«Неутолённая любовь — самая романтичная», – всплывают в голове слова одной из идиотских песенок в нашем с женой на двоих плейлисте.

– Лала! – окликаю, не узнавая своего голоса. Жена оглядывается, с трудом фокусируясь на моем лице.

– Что?

– Достаточно. Ты его задушишь. Врач сказал, что все в порядке. Да и Антон подтвердил, что все ок. Полагаю, теперь мы можем с чистой совестью ехать домой.

– Ты езжай, конечно. А я тут останусь, ладно? Вдруг Антону что-то понадобится или… – кусает губы.

– Мы поедем домой. А если Антону что-то понадобится, он обратится к медсестре. Или напишет нам, а мы привезем.

– Да, Лал, езжай домой, – медленно кивает Дубина.

Нам обоим Лала не берется перечить. Возвращаемся из больницы в молчании. По очереди идем в душ. Укладываемся. Понятно, что ей сейчас не до секса. Я и не лезу. Толком не спим. Утро смазанное. И никакого завтрака.

– Извини. Проспала.

– Ничего, я отвезу тебя.

Я пытаюсь вернуться к привычным для нас ритуалам, потому что они означают – мы вместе, и между нами все по-прежнему. Но проходит день, три дня, неделя, вторая, и вынуждает меня признать, что я себя жестоко обманываю.

Ее пальцы в его волосах…

Чем бы мы ни занимались, что бы мы ни делали. У меня перед глазами стоит эта картина. Мы вместе, да. Но вместе с нами повсюду следует тень Дубины, подтанцовывая под ту самую песню. Все так ярко, будто я опять под чертовой химией. И так дьявольски больно.

Захлопываю ноут. Двенадцатый час. Домой надо. Ляльке рано вставать в универ. А мне… Мне вообще валить надо. Может, вдали как-то отпустит. Да и в Эмиратах уже накопилось дел. Выхожу из кабинета. Прислушиваюсь. Лалу очень легко найти. Вокруг нее всегда люди и громкий смех. Она все про всех знает, всем интересуется. Уборщицы нет, потому что у нее мама попала в реанимацию. А Костик опоздает, потому что у сына соревнования… Ее обожают. К ее теплу льнут. Она задает настроение всему, что происходит. Да вся околорабочая тусовка теперь вертится исключительно вокруг моей жены.

Оживление царит на кухне! Спрашивается, с чего. Смена уже закончена. Ресторан дорабатывает последние минуты.

– Не так вы защепляете, Игорь Валерьевич, – бормочет Лала, высунув кончик языка от усердия.

– Осталось две минуты! – следит за часами су-шеф.

– Да уже понятно, что я проиграю, – Лала закатывает глаза. – На то, чтобы правильно защепить пельмешек, уходит гораздо больше времени. А Игорь Валерьевич кое-как лепит.

– И правда, Игорь!

– Ему просто обидно, что его сделает девчонка!

– Поговори мне еще! – огрызается прославленный шеф.

Прислоняюсь спиной к стене и с вымученной улыбкой наблюдаю за окончанием соревнований. Лала с Игорем стоят в плотном кольце собравшегося народа. Ну что за девчонка мне досталась? Как без нее? Везде как вода проникла… Всех в себя влюбила. Что мне с ней делать? А с собой?

– Счет двадцать один – семнадцать. В пользу шефа.

Отовсюду доносятся полные разочарования стоны. Смену ведь отпахали. А все равно остались посмотреть. И поболеть за… хозяйку. Ляльку здесь только так называют, да. Растираю грудь, в которой мучительно ноет.

– А я считаю, это нечестно. У Лалы пельмешки все как один – красивые. И если выставлять оценку за эстетику, у нас ничья. Игорь Валерьевич, признайте! – замечает одна из официанток.

– Признаю! – поднимает руки над головой Роменский. А потом приобнимет смеющуюся Лалку и звонко целует в макушку.

– Повеселились? – улыбаюсь. – Теперь можем ехать?

Лала оборачивается и быстро-быстро кивает. Город почти пустой. Доезжаем быстро. И снова по опостылевшему сценарию – по очереди в душ, и в кровать. Я ее не трогаю. Не могу переступить через себя. Не хочу навязываться. Она первой меня касается. Кладет головку на грудь. Мы не обсуждали того, что произошло. Может, стоило, но не случилось. Лала прижимается к моей шее губами. Дышит часто, надсадно. Ведет рукой вниз. Но я перехватываю ее ладошку.

– Что ты делаешь?

– Хочу тебя.

Боль возвращается с новой силой. Ничего. Можно ведь потерпеть.

Сжимаю ее ладошку и опускаю на свой член.

– Не меня ты хочешь, лялька. Ты его хочешь… – резко прохожусь по стволу нашими сцепленными руками. – А это, как говорится, большая разница… Ну, чего застыла? Давай. Пользуй.

– Назар! – ахает лялька.

– Давай. Сама…

Опускается сверху, закусив губу. Туда-суда ерзает. Доволен, Звягинцев? Вот что ты ей доказал? Что ей в тебе кроме члена ни хрена не надо? С мучительным стоном открываю глаза. И ловлю ее влажный от текущих по щекам слез взгляд. Матерюсь. Подхватываю под спину, меняя положение. Штормит. Сердце из груди рвется. Ты чувствуешь, лялька? Ты чувствуешь, что со мной делаешь? Ловлю ее губы. Целую. Она протяжно стонет:

– Назар… Назар.

Спокойно. Ничего не случилось. Подумаешь. Она моя. Я все вывезу. Иначе как? Зацеловываю грудь. Терзаю соски. Глажу животик, спускаюсь ниже, где все такое влажное для меня. Не отдам. И похер на все. Так тому и быть. Я заберу у него твое сердце, лялька. Любыми, мать его, способами. Неутоленная любовь у тебя, да?