Путаница и беспорядки так и будут продолжаться по инерции, пока дело не заглохнет, ибо навести порядок было некому: король был слабым и недалёким человеком, закомплексованным и неуверенным в себе. Он всегда торопился принять решение сам, чтобы, не дай бог, кто-то не отсоветовал ему это делать, не попенял на неразумность, непродуманность его указов и прочих распоряжений.

Вероятно, именно из-за комплекса неполноценности король и не созывал парламент. Будущие историки найдут причину этого в стремлении Карла I укрепить свою власть, а дело-то было совсем в ином — монарх боялся предстать перед пэрами глупым петушком, чьему сиплому кукареканью внимают снисходительно и добродушно, скрывая насмешливые ухмылки.

Карл два раза распускал парламент, самовольно собирая подати.

Пройдёт лет двадцать, и копошение слабовольного государя, плодившего беспорядки и неустройства, приведёт его на плаху.

Впрочем, так бывало в истории не раз: правитель, не обладавший волей, жёстким характером и холодным рассудком, плохо кончал. Доброму и вялому слюнтяю можно удержаться на троне лишь в том случае, если его окружает умная и умелая свита. Если же нет, то он обречён.

При этом Олегу нужно было учитывать позицию молодой королевы, Генриетты-Марии.

Ей еще не исполнилось и восемнадцати, но девушка она была с претензиями. Умная и властная, Генриетта попыталась было подчинить себе мужа, однако быстро поняла, что тот находится под полным влиянием герцога Бэкингема.

Живя в одном дворце, король и королева не видели друг друга неделями. Зато имелось влияние на двор, хотя, надо признать, Генриетта-Мария, по неопытности или по глупости подчёркивала свою приверженность к католицизму — и это в стане придворных-протестантов.

Правда, воздействовать на скучавшую королеву Олег не мог, да и не собирался. Для этого пригодилась миледи.

Возникало еще немало вопросов, которые Сухову приходилось решать лично. По принципу: «Есть человек — есть проблема. Нет человека — нет проблемы…»

Персоной, вызывавшей у Олега постоянную головную боль, был лорд Адмиралтейства сэр Клудесли Грей. Ему до всего было дело, он радел о флоте, как о собственном семействе, живота своего не жалея. Короче, был изрядной помехой Олеговым планам.

Невзрачный, тощий, с редкими волосами на блестящем черепе, скряга и зануда, Грей не пользовался успехом у женщин, а посему весь свой нерастраченный пыл употреблял на службу королю.

Пока другие отлынивали от работы и брали взятки, он трудился ревностно и рьяно, отличаясь неподкупностью, чем изрядно гордился.

Ещё одной чертой, отличавшей сэра Клудесли, была заносчивость. А поскольку дворяне не всегда соглашались терпеть высокомерное к себе отношение, Грею волей-неволей пришлось освоить искусство фехтования, в чём он весьма преуспел, приобретя дурную славу дуэлянта. На этом Сухов и собирался сыграть.

Три дня подряд Ярик следил за Клудесли и выяснил, что тот — человек привычки. Грей, как «истинный ариец», всё в своей жизни подчинял непреложному порядку.

К примеру, после ланча он непременно совершал моцион по Сент-Джеймсскому парку, дабы процесс переваривания пищи проходил на свежем воздухе.

Быков предлагал ликвидировать Грея из засады, но Олег воспротивился. Ему претило убивать исподтишка, это было «неспортивно», как будут говаривать англичане.

А посему, выбрав вторник для убийства, Сухов отправился на Кинг-стрит, где располагалась одна из контор Адмиралтейства, и стал дожидаться Клудесли.

Тот вышел, не нарушая своего графика, минута в минуту, и неторопливо прошествовал к парку. Шпага Грея, болтавшаяся на перевязи, успокоила Олегову совесть.

Когда лорд Адмиралтейства свернул в пустынную аллею, Олег догнал его и громко спросил:

— О, неужто это сам сэр Клудесли, нежная забава Бэкингема?

Грей развернулся, как ужаленный.

— Что вы себе позволяете, сударь? — выцедил он.

— Да не прячь ты от меня свою худую задницу, — сказал Сухов с весёлым пренебрежением, — я не из мужеложцев.

Выхватив шпагу, Грей бросился на Олега.

— Не маши так сильно, — комментировал Сухов, отбивая натиск. — Я понимаю, конечно, что в клинке присутствует нечто фаллическое, но не до такой же степени распаляться!

Клудесли зарычал, снова бросаясь в атаку, а Олег кружил, оглядывая окрестности. Никого. В тот же миг шпага вонзилась Грею в сердце.

— Ничего личного, — сухо сказал Сухов, отшагивая и салютуя.

Сэр Клудесли рухнул на колени, качнулся и простёрся на траве.

Спрятав шпагу, Олег не спеша скрылся с места преступления. Сухов был спокоен. «Я жив, он мёртв. О чём нам говорить?»

Убивать ему всегда было неприятно — это одно и грело душу. Стало быть, не садюга пока.

Сколько уже человек он сжил со свету? Счёт потерян… Вот и ещё один отправлен им в мир иной.

Олег, по правде говоря, никогда не увлекался интеллигентскими рассусоливаниями на тему бесценности жизни. Профессия воина поневоле привила ему циничное отношение к этому вопросу.

Это не значит, конечно, что всё дозволено и можно убивать направо и налево «тварей дрожащих». Нет, конечно. Сухов обнажал оружие в меру необходимости — но и не переживал особо о погубленных им жизнях.

Прогулявшись по парку, Олег по Сент-Джеймс-стрит выбрался к дому графа Холланда.

На травке возле особняка он застал привычную картину — десятка два солдат стояли, сидели, лежали или бродили вокруг, охраняя его лордство. Некоторых из них Сухов знал, поэтому ответил на их приветствия.

Хозяин был дома и пребывал не в духе.

— Приветствую вас, граф, — церемонно поклонился Сухов.

— Рад встрече, Северус, — бледно улыбнулся Рич.

— Вы чем-то расстроены?

— Весьма, мой друг, весьма! Боюсь, что ваши надежды отправиться со мною в Ла-Рошель становятся всё более несбыточными. Владыка небесный! Творится что-то невероятное! Население недовольно до крайности, солдаты бегут, съестные припасы портятся, а фригольдеры[88] напрочь отказываются продавать свежие продукты. Лорд-казначей разводит руками и плачется, что денег нет, что подати не собраны, что те средства, кои были изъяты, ещё не доставлены, а те, что уже поступили, истрачены на более важные дела. Проклятие!

— Да уж, — хмыкнул Олег. — А голландцы что говорят?

— А подлые голландцы увели свои корабли во французские гавани! Им теперь платит Ришелье, и эти жадюги согласны работать на кардинала, лишь бы на палубах их кораблей не служили католических месс!

Сухов сокрушённо покачал головой. Хотя на самом деле это он сам уговорил негоциантов из Антверпена сдать свои корабли на нужды французского флота, и те согласились — щедрость Ришелье их убедила.