«Я никогда не видел отца[29]. Он был моряком, помощником капитана на каботажном судне. Отец пропал без вести через четыре месяца после женитьбы на моей матери – дочери прядильщика одной из хлопковых фабрик Стокфорда в Англии. Помню только ее и комнату, полную странных людей, красный кожаный ящик и мужчину рядом с ним, который говорил громким голосом. Затем гнетущая прогулка под дождем к полю, где несколько человек только что закончили рыть яму в земле. Затем я жил в работном доме Стокфорда, пока однажды не пришел хозяин со смуглолицым чужаком и не сказал: «Смотри внимательно, парень, и ты увидишь своего дядю!» Я «вгляделся внимательно» и увидел мужчину около тридцати лет, небрежно одетого в матросскую форму и широкополую шляпу из пальмовых листьев, в ушах – золотые серьги, из кармашка свешивается брелок от массивных золотых часов. Этот персонаж, выглядевший сановито, поговорил со мной по-доброму, дал мне несколько монет в полпенса, сказал, чтобы я не терял бодрости духа и старался держаться как мужчина. Затем он ушел с хозяином, мистером Крампом. Он больше не появлялся в работном доме, но мне сказали, что он оставил мне немного денег у смотрителей прихода и обещал заботиться обо мне, пока я не вырасту.

Однажды, когда мне исполнилось двенадцать лет, пришел вызов явиться к смотрителям, троим тучным, румяным мужчинам в напудренных париках. Они сидели за покрытым зеленой скатертью столом, на котором перед ними лежали табакерки. После того как хозяин привел меня, грубо держа за руку, в их жуткое присутствие, самый старый из них сказал: «Филип Дрейк, тебе хотелось бы поехать к твоему дяде?» – «Конечно», – с радостью произнес я. Через несколько дней я быстро собрался на заре, чтобы ехать десять миль к морскому порту, откуда судно-угольщик отправлялось к побережью Уэльса на перехват покинувшего Холихед ирландского корабля с эмигрантами. На мне были новые кожаные грубые башмаки, вельветовые бриджи, шляпа из натуральной кожи. Я нес связку одежды в старом спиталфилдском платке. Глубоко в кармане лежало письмо, внушительность которому придавала печать из зеленого воска. Оно было адресовано «Морису Хальтеру, Бостон, США», где мне предстояло жить.

В холодное моросящее утро я пробирался вдоль влажного борта угольной баржи. На палубе, заполненной дрожащими мужчинами, женщинами и детьми моего возраста, меня толкали матросы, а поворот грузовой стрелы сбросил бы меня за борт, если бы я не смог отползти под укрытие позади штабеля перевязанных ящиков и бельевых корзин. Мое коричневое пальтишко промокло от дождя, а качка шлюпа вызвала у меня морскую болезнь задолго до того, как мы увидели свет маяка Англси и легли в дрейф у видавшего виды пакетбота с подветренной стороны от побережья Ирландии. Бот направлялся в Бостон Соединенных Штатов. Море штормило, вызывая суматоху и трудности в разгрузке углевоза. Но наконец это было сделано, и я с сорока другими английскими пауперами оказался в толпе около четырехсот ирландских эмигрантов на палубе корабля «Полли» из Уотерфорда под командой капитана Херринга.

С этого дня я испытал много трудностей и плохих рейсов, но мое первое знакомство с океаном на борту «Полли» стало незабываемым событием. Как ребенок, я не понимал, на каких условиях меня содержат, и в течение двух дней был совершенно лишен внимания кого-либо. Я заполз в темный угол у переборки и свернулся калачиком, положив голову на свой узелок. Корабельная качка вернула мою морскую болезнь, я испытывал напряжение и глотал воздух, полагая, что могу умереть в любой момент. Утром я не мог двигаться. Меня окружали эмигранты, некоторые из них неподвижно лежали, страдали от морской болезни, другие разговаривали, смеялись или спорили. Женщины готовили еду, старики курили трубки, а воздух был спертым и удушливым. Со всех сторон слышались ругань и стоны. После второго утра пути я потерял сознание и вскоре стал лихорадочно бредить. Если бы не помощь семьи бедняков, чья постель располагалась рядом с моим укромным уголком у переборки, на одного английского сироту стало бы меньше.

Пакетбот «Полли» из Уотерфорда, должно быть, был столь же плох, как любой невольничий корабль, который когда-либо совершал «промежуточный переход» с задраенными люками. Он имел двести две тонны водоизмещения и четыреста пятьдесят с лишним палубных пассажиров. Им было так тесно в межпалубном помещении, что духота становилась невыносимой, и, если бы группе больных приказали подняться вверх по сходням, один-два из них непременно бы умерли от первого же вдоха свежего воздуха. Палуба стала заразной до того, как мы прошли и середину пути, потому что ложа эмигрантов не чистились и целые семьи барахтались в ядовитой грязи. Тела мужчин и женщин, а также их рваная одежда были покрыты коростой и пропитаны нечистотами. Вскоре распространились сыпной тиф и дизентерия, за которыми последовал пугающий рост смертности.

Команда «Полли» по отбытии из Ирландии состояла всего из десяти человек. Четверо умерли от дизентерии до того, как мы прошли полпути через Атлантику. Однажды, когда я, побродив по палубе, сел на свернутую цепь близ кабестана, насчитал тридцать трупов, которые утром вынесли на палубу и выбросили за борт. Большинство тел были женского пола, с длинными, спутавшимися поверх грязных платьев волосами.

С течением времени стала убавляться провизия. Пищу выдавали очень скупо, пока дизентерия не сократила число пассажиров, и тогда еды стало достаточно. Она состояла из овсяной каши и испорченного риса. Однако порция воды становилась скуднее с каждым днем. Из-за скверной погоды «Полли» сбился с пути к жарким широтам, и, когда мы заметили первый свет маяка у мыса Энн, из всех пассажиров оставалось только сто восемьдесят шесть, некоторые из которых умерли перед высадкой.

«Полли» достиг Бостона в апреле 1802 года. Его пассажиров высадили на карантин на один из островов бухты. Я оставался там до тех пор, пока однажды не появился старичок небольшого роста, в пальтишке табачного цвета и порыжевшей шляпе, который интересовался Томми Дрисколлом. Во время рейса Томми упал за борт, и его нельзя было спасти. После того как старичок узнал об этом, мы подружились, и он взял меня к себе домой в Сан-Курт близ Энн-стрит, теперь Норт-стрит, на северной окраине Бостона.

Тадеуш Муни был аптекарем, а в его аптеке меня научили толочь снадобья в большой ступе и бегать с поручениями моего нового хозяина. Что касается распечатанного письма Морису Хальтеру, то доктор Муни долго наводил о нем справки, но безрезультатно. Видимо, никто ничего не знал о мистере Хальтере.

Через два года, когда одним сентябрьским полуднем я проходил таверну «Луна», известный исходный рубеж для почтовых карет Восточного побережья, то заметил человека, сидевшего в одном из больших эркеров уличного дома. Что-то знакомое мелькнуло в его смуглом лице, светящихся глазах и золотых серьгах. Вдруг меня осенило: это, должно быть, мой дядя. И именно то, что капитан Ричард Виллинг не был Морисом Хальтером, объясняло неудачу поисков, которые проводились. После долгого разговора, в ходе которого капитан задал много вопросов о том, что я знаю о книгах, цифрах и даже коммерции, мне было сказано, что я должен отправиться с ним в следующий рейс. Корабль находился тогда в Нью-Йорке.