Конечно, США — постоянный член Совета Безопасности. В этом — вся разница. И у них есть дополнительные полномочия — например, наложить вето на предложение Сирии, скажем, послать войска ООН в Саудовскую Аравию. Еще, правда, разница в том, что США имеют атомное оружие, а Сирия — не имеет. Но если вина Сирии только в этом — в сегодняшних условиях это легко поправимо.

Если США признают суверенитет Сирии — они не должны вмешиваться в происходящее в Сирии, а должны действительно «остаться в стороне».

Если не хотят, и считают, как и говорит Майкл, что «в стороне остаться не могут» — значит, они суверенитет Сирии не признают. И готовятся к ее, по существу, аннексии.

Причем не в силу неких, так или иначе, исторически обоснованных претензий, подобных тем, которые были у Гитлера в отношении Австрии, а просто на том основании, что присваивают себе априорный суверенитет в отношении всего мира, территории всех существующих стран.

Но если Обама и Макфол не понимают, что выглядят подобно человеку, вышедшему на улицу с гранатометом в руках и с криком: «Я владыка мира!», либо «Я — Мессия», начинающему стрелять в прохожих объявляя их то ли «террористами», то ли «посланцами тьмы», — то их проблемы, наверное, должны стать предметом заботы психиатров.

Положение Майкла Макфола в России было сложно. Он слишком часто совершал поступки или допускал высказывания, вызывающие изумление не только российской власти, но и значительной части общества. В отношении него озвучиваются либо скептические оценки, либо жесткие и не всегда справедливые обвинения.

И это может стать неуправляемым процессом. Негативным для отношений США и России — и неприятным для Макфола. Неприятным не в плане оценок его будущей карьеры, а в плане и его справедливого восприятия, и оценки его объективности и беспристрастности как аналитика и ученого. А Макфол изначально, все же, именно ученый и исследователь.

Макфол — именно ученый. Он попал в Россию еще в 80-е годы, он прожил в ней много лет. Учился и в Ленинградском университете, и в Институте русского языка имени А. С. Пушкина, на рубеже 90-х — в аспирантуре МГУ. Он проработал в России много лет и написал или осуществлял редакцию ряда книг о политическом процессе в России — и книг хороших.

Когда о нем говорят как о «политтехнологе и специалисте в области оранжевых революций» — это просто по факту неверно. Не это есть сфера его профессиональных интересов.

Макфол — человек изначально любящий и ценящий Россию. Точнее — исходно вообще СССР. Политически — он принадлежит к рузвельтовской традиции, выступающей за приоритетное сотрудничество США и СССР и концепцию именно «двуполярного мира». Это продиктовано двумя исходными посылками.

Во-первых, эта политическая тенденция вообще с большим вниманием и симпатией следила за опытом СССР и считала, что Америке удалось решить многие свои проблемы именно благодаря использованию советского опыта, а интересы США и СССР в большей степени совпадали, нежели противоречили друг другу. Во-вторых, ее представители полагают, что попытка регулировать мировые процессы из одного центра — не продуктивна и не прагматична. Поскольку с одной стороны является для этого центра повышенной нагрузкой, а с другой — до конца неосуществима: не хватает возможностей такого регулирования в применении ко всему человечеству. Поэтому эти люди всегда видели вариант своего рода разделения мира на две зоны влияния со своими центрами, которые так или иначе, но были бы способны договариваться между собой и координировать свои действия.

А для этого среди прочего нужна именно сильная Россия — слабая Россия таким партнером быть не может.

Именно из этого он всегда исходил и в своей исследовательской деятельности в России в 90-е годы, и в своем формулировании концепции внешней политики США сначала для Гора на выборах 2000 года, а потом — и Обамы. Отсюда — и его «концепция перезагрузки».

При этом он представитель «левореалистического» тренда в Демократической партии США: с одной стороны находящегося минимум на грани ориентации на марксистское учение при одновременном признании приоритета такой политической фикции, как «права человека», с другой — исходящего из того, что в политике нужно исходить из реально достижимого, а не из тех или иных субъективных представлений об идеальном.

При этом, разумеется, Макфол Америку любит больше, чем Россию, является убежденным демократом и лучшей в мире демократией считает именно американскую (хотя и видит многие ее несовершенства).

Объективно — Макфол человек, России дружественный, для нее — нужный и полезный.

И в то же время происходит то, что происходит и его реальная деятельность оказывается сегодня достаточно далека от оптимальной и для него, и для России.

В чем проблема. Работая в 90-е годы в Москве, изучая все те процессы, которые происходили со времен «перестройки», Макфол вступал в контакт и интересовался позициями и мнениями различных, особенно наиболее активных политических групп. В частности, и тех, которые активно использовали близкую ему лексику: «демократия», «права человека», «многопартийность», «свобода слова», «альтернативные выборы» и прочее. Разница была лишь в том, что если для Макфола все это действительно являлось ценностями, глубоко воспринятыми и искренне почитаемыми, то для них — людей, называвших себя «демократами» и «правозащитниками» — лишь способом получить политическую и финансовую помощь извне, статус на Западе и контакты с влиятельными западными политиками.

Макфолу они казались и кажутся чем-то вроде искренних борцов с тиранией, подвижниками из исторических романов, несмотря на трудности посвятивших свою жизнь борьбе за свободу. Он многих из них знает лично, рассматривает если не как друзей, то как хороших знакомых — и искренне доверяет их информации и их оценкам. Старался встречаться с ними, когда приезжал в Москву уже в 2000-е годы. Работал в США, встречался не как с «агентурой», а просто как с хорошими знакомыми, которым он доверял и которых ценил.

И в какой-то момент ученый Макфол оказался в значительной степени в плену у человеческих отношений и привязанностей человека Макфола. И он не понимал, что эти люди, когда-то, когда Макфол начинал их изучать и с ними знакомится двадцать лет назад в какой-то мере жизнь России собой представляли и реальные общественные настроения артикулировали, но к 2000-м годам абсолютно маргинализировались и никого и ничего не представляют, кроме своих зашоренных стереотипов и собственных, связанных с западной помощью, расчетов.

Причем сами эти знакомые или знакомые их знакомых активно тиражировали на Западе свои имена, ездили в США, встречались с высшим политическим руководством, сенаторами и конгрессменами, раскладывали на столах Белого дома свои издания — не расходящиеся и не раскупаемые в России, но представляемые там в качестве «голоса общественности».

Скажем, один из самых истеричных органов этой политической тенденции The New Times при объявленном тираже в десятки тысяч реально расходился в десятки раз меньшим числом — и подчас просто оставался на прилавках киосков. Но его вдохновитель и главный редактор Альбац, выдавая себя за представителя «страдающего русского народа», регулярно выезжая в Вашингтон, раздавала журнал по возможности большему числу политиков и должностных лиц, которые читая ее обличения, разглядывая красивое качественное глянцевое издание и видя указанную цифру в 50 000 тиража действительно начинали думать, что Россия только и живет тем, что читает этот журнал и, страдая от подавления свободы, мечтает освободиться от Путина.