— Не знаю, — пожал плечами Геринг, — как англичане станут приказывать Бенешу, не представляю, — отчего-то громко засопел. — Рансимен… Да Рансимен такого рода бездельник, что будет рад одному: только бы за него на все вопросы ответил Генлейн, а уж он как-нибудь перескажет их Чемберлену. А вы говорите, нам больше не нужен Генлейн…

— А как вы станете ему платить? Судетским углем или чем?

— Зачем платить? — вяло проговорил Геринг. — Зачем платить, если можно просто убрать. Подумаешь, Генлейн… А пока пусть Генлейн выдвигает и выдвигает перед Бенешем наши требования, пока не дойдет до невыполнимых. Ну и сказать ему, что в Лондоне ему делать больше нечего, самолеты на авиалиниях Прага — Хитроу часто бьются. Изолировать его надо от Чемберлена.

— Чемберлен ведет двойную игру, и я вынужден это признать, — наконец заговорил тот, из кого все хотели сделать стрелочника, и сделали бы, если бы он отпирался, отказывался, доказывал свое, но Риббентроп молчал, молчал до тех пор, пока не «родил» нечто конструктивное. — Герцог Гамильтон — мой старый друг, я полечу к нему, он не обманет, разъяснит и поможет. Я по дешевке уступил ему недавно целую партию малаги. Причем в бочкотаре. — Риббентроп сделал многозначительную мину.

Браухича передернуло. Он скорбно заломил руки и тихо сказал:

— После аншлюса народ рейха безгранично уверовал, что фюрер все делает без войны, что фюреру удается все, что он предпринимает, без всякого сопротивления. За все, что делает фюрер, народ не платит кровью. Люди ждут, когда мы войдем в Чехию, Богемию, Моравию, выдворим оттуда славян и отдадим людям плодородные земли, чтобы они могли накормить детей. А что теперь вы скажете народу, Иохим? О партии малаги для английского герцога? Нашему народу ваша малага ни к чему, наш народ пьет шнапс, который делается из пшеницы, а пшеничные поля там. — Браухич махнул рукой куда-то туда, за горы.

И вдруг из глаз Риббентропа полетели синие искры. Он опять что-то сообразил.

— Я принимаю ваши обвинения в дипломатических ошибках, — почти весело сказал Риббентроп Браухичу. — Но хочу указать и на ваши. Вы первый испугались русских. Слушайте, Браухич, почему бы в таком случае вам не договориться с Тодзио, чтобы его собаки вцепились в пятку белому медведю? Нам тогда будет легче, медведь отвернет от нас свою большую морду. Если хотите, я сделаю несколько намеков японскому военному атташе.

— Слушайте, это же программа нейтрализации русских! — воскликнул Геббельс. — Это же…

Гитлер сделал знак рукой, которая всего минуту назад безжизненно висела — все поняли, он принял слова Риббентропа, хочет обдумать их, и все примолкли. Только Геринг зашептал Гессу:

— Японцы хорошие солдаты, русские могут надолго увязнуть в дальневосточном конфликте, им нечем и некогда станет помогать союзнику, а там, глядишь, союзнический договор и существовать перестанет. Вот что нужно сделать невыполнимым условием для Бенеша: разрыв договора с СССР, самым непременным образом.

— Я сердит был на вас, Риббентроп, — тихо наконец проговорил Гитлер. — Но, кажется, вы подали дельную мысль. И совсем нелишнее переговорить в этом же направлении с маршалом Маннергеймом. Возьмите это на себя, Геринг. — Рейхсмаршал быстро откозырял, будто получил приказ в условиях тяжкого боя. А потом сказал благодушно:

— Вот это уже разговор. Сейчас все ясно. Нам помешали, неблагополучное стечение обстоятельств — все сразу навалилось. Поход на Вену не повторился, как ни жаль… Но… Мой фюрер, я привез нового очень талантливого астролога. Грек, очень знающий человек. Вам помочь подняться, мой фюрер?

Но Гитлер встал легко. И, пригласив Геринга с собой, направился к двери. «Хорошо живется Герингу, — думал Гесс, глядя в широкую спину рейхсмаршала, — это оттого, что у него здоровый желудок, хорошая печень. И он в тонусе. Умеет отметать неприятности. Наверное, Гитлер любит его еще и за легкий нрав. У кого из нас еще легкий нрав? Как пауки в банке. Борман уже давно готов выпустить мне в спину смертельную порцию яда. И Геббельс был бы не против. Гейдрих. Он меня понимает, потому что у него действительно светлая голова в нашей компании… Но тоже имеет пробелы в характере. Слишком нордичен».

«Какая глупость эти звезды! — ворчал про себя Браухич. — Но если они этому истерику вместо валерианки, что ж, пожалуйста, только бы они ему не предсказали изменения штабных планов. Хлопот не оберешься».

«Я напишу так, — быстро соображал Геббельс, — примерно так: если судьба отступила, она испытывает на прочность. Мы прочны в своем стремлении к счастью. А Риббентроп, Браухич прав, действительно путает политику с торговлей шампанским. Ему важно околпачить противника. Но со мной это ему не удастся!»

«Пронесло… — радовался Риббентроп. — А что я мог сделать? Это курс на одурачивание. Дураков легко одурачить. Но есть еще и умные люди. Слава богу, что вся эта история русских коснулась только косвенно… Кажется, фюрер это понял. И потому пронесло…»

Гитлер вернулся другим человеком. Он был как всегда. Деловит, уверен, голос романтически приподнят.

— Господа! — все поднялись со своих мест. Сразу видно, фюрер решил, и они теперь должны стать двигателем его решений. — Господа, Генлейн будет продолжать переговоры с Бенешем. Его звезда близка моей, хотя блеск ее заметно затухает. Я же преисполнен решимости добиться, чтобы Чехословакия исчезла с карты Земли. Звезды сказали, только это исчезновение обеспечит Германии тыл для наступления на Восток К для наступления на Запад, против Англии и Франции: они сегодня предали меня и должны за это поплатиться. Меня нельзя убить или предать. Меня хранят звезды! Нужен новый вариант плана «Грюн» — это касается вас, Браухич, вас, Геббельс, вас, Риббентроп. Пусть это будет день X, — провозгласил Гитлер, приняв позу героя в апофеозе. — День X! Я приму решение начать действия против Чехословакии, только если буду вполне уверен, как это было при занятии Рейнской зоны и при вступлении в Австрию, что нам никто не помешает. И рейх должен быть готов к дню X независимо от календаря. Рейх должен быть готов выступить и победить! Так сказали звезды! А теперь, господа, примем приглашение фройлен Браун на скромный дружеский ужин.

Геринга едва не перекосило: он терпеть не мог вегетарианских блюд.

Генерал Гизевиус получил пленку с записью беседы Черчилля и Генлейна 23 мая. Агент Грубек указывал, что после прослушивания записи посол Масарик и профессор Дворник говорили с Прагой, и Дворник призывал президента Бенеша обратиться к Сталину с официальной просьбой о военной помощи против германской агрессии. Бенеш отклонил советы Дворника, сославшись на действенность англо-французского демарша. Присланные Грубеком отпечатки пальцев, снятые с бобины, указывали, что пленка попала к Дворнику из рук Дорна.

«Тонко работает Дорн, — отметил Гизевиус, — может быть, даже слишком тонко. Но очевидно, зная или хотя бы предполагая настроения профессора, видимо, активно просоветские, Дорн не мог иначе… Но эффект получился обратным — Дворника не удалось запугать, продемонстрировав изменение позиции Черчилля, который совсем недавно поддерживал чешское дело, а теперь утверждает, что президент Бенеш в своей неуступчивости может оказаться во внешнеполитической изоляции, подобной той, в которую попал канцлер Шушниг. Впрочем, Дорн мог предполагать и этот вариант поведения Дворника, но только в том случае, если вел расчет на общую политическую неустойчивость президента Бенеша, его постоянные колебания. Чуть пережать с просоветской ориентацией, и Бенеш окончательно отшатнется от Москвы, думая о последствиях. Да, слишком тонко работает Дорн, и в этом его безусловная ценность. Но раскрой я итог операции перед кем-то из наших фанатиков, хотя бы перед Геббельсом, тот тут же бы объявил Дорна врагом нации. Дело в итоге Дорн подвел к тому, что из-под ног наших политических экстремистов выбита почва. Как они могут не понимать, что повторение войны на два фронта лишь приведет туда же, с чего мы начали, к повторению Версаля! Заманчиво оказаться властелином мира, кто спорит… Однако не хватает этим господам элементарного образования, чтобы вспомнить, как владетель практически всего цивилизованного мира — Римская империя — погибла под тяжестью собственного «могущества». Вся Европа, кроме холодных славянских и северных земель, современная Турция, Север Африки, — все это нужно было держать в повиновении, одна ко… Ни бриттам, ни дакам, ни фракийцам и иным неримским племенам не нравилось, что пришел чужой легионер и принудил слушаться себя… Ту же драму конца пережил Наполеон — это уж совсем близко в масштабах истории. Вот что такое мировое господство, если отбросить чистый лозунг. Опасное, кратковременное и разрушительное предприятие. А ведь он ведет нас именно к нему», — генерал Гизевиус подумал о Гитлере.