— И долго он будет копаться?

Призрак искренне пожал плечами:

— А вот этого я не знаю. Сколько помню, когда он вернулся, нам было уже не до долгих бесед.

— Надеюсь, ты не напрасно веришь в него, — вздохнул сэр Томас. Провожая путников, он слегка слукавил: лично он верил во всех, кроме Джона, на которого лишь возлагал надежды; но и ложью его слова не были, ведь в Джона верил его дух. — Ох, свидетели мне ангелы Господни, очень надеюсь!

Весь день до самого вечера они скакали почти без передышек, выдерживая неплохой аллюр. Когда солнце стало клониться к закату, дали роздых лошадям, но о ночевке никто не думал, первейшей задачей походников сейчас было отъехать от Рэдхэндхолла как можно дальше. Так советовали в голос оба сэра Томаса: раз уж на замок ведутся магические атаки, сказали они, нечего крутиться поблизости. Благо впереди лежала широкая полоса холмов и перелесков, а огромная луна на безоблачном небе давала достаточно света, чтобы кони могли спокойно двигаться дальше. Бенджамин настороженно оглядывался по сторонам и пару раз проворчал Гарри что-то вроде: «У меня такое чувство, будто за нами следят». Однако серьезных поводов для тревоги заметно не было.

Далеко за полночь, когда кони начали спотыкаться от усталости, перелески сменились дремучей чащобой, разделенные неглубокой речушкой на две бескрайние, казалось, части. На берегу разбили лагерь, развели костер, распрягли лошадей, обтерли их и, пожевав сухарей, повалились спать. Первым дежурил Бен, которому даже усталость не принесла особого желания забыться. О чем он думал, не знал, наверное, даже Гарри.

Совсем без происшествий не обошлось. Проснувшись утром, Джон узнал, что на рассвете, в минуты, когда Гарри сменял своего товарища на часах, среди стволов зашевелился древесный тролль, довольно гибкий и ловкий для своего племени. Но, прежде чем воины успели что-то предпринять, брызнувшие сквозь листву лучи солнца ввергли зловредное чудовище в оцепенение, и не было уже никакой возможности отличить его фигуру от обычных деревьев. Молодые тролли очень умело прикидываются деревьями, особенно, сказал Бен, осинами, которых тут было в избытке.

Новый день почти безостановочной езды скользнул в прошлое как по маслу: быстро и беззвучно. В дороге молчали — и потому что держались цепочкой, и потому что не хотелось тревожить лес голосами. Что-то особенное, настороженное и внимательное было в могучих, вековых стволах, в плотном пологе листвы и причудливо переплетенных сучьях. Пряный воздух дышал безмолвием, редко-редко раздавался приглушенный птичий крик или иной отзвук жизни. Впрочем, враждебности Джон не ощущал, скорее просто интерес. Вот только к чему? К присутствию всадников вообще или к каждому из них лично? Едва ли люди как таковые могли бы привлечь особое внимание леса, который был старше всех своих обитателей, вместе взятых…

На ночь остановились у ручья, еле заметного среди сплетения корней неохватных вязов. Изабелла накормила мужчин и вызвалась дежурить первой. Джон согласился и велел ей разбудить себя через два часа. Что такое два часа, она имела довольно отдаленное понятие, а Джон затруднялся объяснить, в каком месте к этому моменту будет луна, пришлось растолковать, как пользоваться часами и доверить ей «волшебный браслет».

Бен уснул сразу, Гарри еще посидел у костра, глядя на клочок звездного неба в просвете листвы, а когда Джон стал укладываться, подошел к нему и спросил:

— Сэр Джон, дозволено ли мне узнать кое-что… о будущем?

— Ты про Бенджамина?

Гарри кивнул. Молодой граф пожал плечами:

— Что тебе сказать? Я не знаю, какие легенды про меня успели сложиться, но я наверняка не такой, как описан в них. Мне неизвестно, что с нами произойдет. Я только знаю, что я должен сделать, — и пытаюсь выполнить свой долг.

— Ваш ответ радует меня, сэр, — вздохнул Гарри, кажется, с облегчением. — Слова, достойные мужа, всегда тронут сердце воина. Это и хорошо, что вы не знаете всего. Зачем воину будущее? Когда все знаешь наперед, нечего и говорить про честный бой. Неизвестность очищает сердце…

— Ты прямо поэт, — улыбнулся Джон.

— Что вы, сэр, просто всякого повидал на своем веку, вот и думаю… А поэт из меня какой? Так, иногда сочиню что-нибудь, но разве это по-настоящему, как при дворе? Бен правильно говорит: баловство…

— И все-таки ты сочиняешь?

— Ну немного…

Лицо у Гарри было смущенным, словно он раскрывал какой-то страшный секрет, если не главную тайну своей жизни. Но что-то подсказывало Джону, что его спутник действительно сознается в «поэтическом грехе» не без удовольствия и вполне осознанно: отчасти из-за того, что Бен (явно бывший на правах друга жестоким критиком) спит, но в большей степени потому, что появилась возможность познакомить со своими творениями человека особенного, вызывавшего мистическое уважение. Внешне скромничая, гигант с затаенным дыханием ждал, пожелает ли герой предсказания выслушать хоть что-то из его опусов.

Впрочем, смущение его было, видимо, искренним, потому что настоящего доверия к Джону у него пока что не было и быть не могло. Кто знает, чего ожидать от этих гостей из будущего, которые в настоящем никому ничем не обязаны?

Помогла Изабелла, слышавшая весь их разговор. Заинтересовавшись, она тотчас села поближе:

— Спой нам что-нибудь!

К девушке Гарри с самого начала проникся отеческой любовью, отказать ей в чем-то он бы просто не смог. Взглянув для порядка на Джона и не увидев в его лице запрета, он набрал полную грудь воздуха, будто намеревался акустической атакой поразить всех древесных троллей на пятнадцать миль в округе, — и неожиданно негромко, с поспешностью абитуриента театрального училища, но старательно и с чувством стал выводить на грани шепота:

Лев золотой шагает по лесу,

Древними рунами щит изукрашен,

Меч изъят из кургана предка,

Водами Ланса омыт серебряными,

Копье его — ветка деревьев Эмайн.

Львиное сердце горит отвагою,

Львиное сердце молчаньем оковано,

Львиное сердце — чистое, светлое —

Мудрость келий превзошло в походах,

Лев коронован мудростью жизни…

У Гарри был хороший слух, ибо мотив он подобрал действительно удачный, сглаживающий неровности стиха. К сожалению, уже следующая пара куплетов показала, что автор сих строк скромничал не напрасно — он решительно не знал, что ему делать с мудрым золотым Львом и его отважным сердцем, кроме как бесконечно восхвалять. Джон, неплохой знаток старинной литературы, заподозрил, что Гарри не знает даже, кто именно такой этот Лев.

Гарри и сам это чувствовал, прекратил пение и сказал:

— Ну это из давнишнего. А вот была у меня песня про короля Артура, может, она получше будет, послушайте…

Он прозаически поскреб за ухом, припоминая начало, и запел уже в другом тоне, проще и яснее: