– Мадам, кажется, вы заявили, что не собираетесь возвращаться, – сказал Лев Иванович, обращаясь к спине Марии, которая из-за телевизора не слышала, как они пришли, и она, вздрогнув, резко повернулась.

Мария тщательно готовилась к этой встрече. Она репетировала, вживалась в образ, проигрывала различные варианты развития событий и, казалось, была готова ко всему: к упрекам, обвинениям, даже оскорблениям. Мария была готова выдержать их все, плакать, рыдать, умолять о прощении, но сейчас, встретив холодный, «чужой» взгляд мужа, она поняла, что все ее старания были напрасны, что эта неделя приготовлений, проведенная ею в бессонных ночах и слезах, ничего уже не изменит, и мгновенно взбесилась. Да чтобы с ней, с самой Марией Строевой, посмел так разговаривать какой-то мент? И она, гордо вздернув голову, высокомерно заявила:

– Между прочим, я здесь прописана!

И тут произошло то, чего она никак не ожидала. Гуров расхохотался! Весело! От души! И в его смехе чувствовалось такое ничем не прикрытое чувство величайшего облегчения оттого, что не ему пришлось принимать это решение и объявлять о нем, а она сделала это за него, что Мария обмерла от ужаса. Она поняла, что, если у нее еще и оставался пусть и совсем небольшой шансик на то, чтобы терпеливо, шаг за шагом, мягко и ненавязчиво восстановить отношения с мужем, то сейчас его уже не было, потому что она, кретинка, этими несколькими словами лишила себя его. В ноги надо было падать! В ноги! И черт с ним, со Стасом, пусть смотрит! А Гуров тем временем, развернувшись, уже шел к двери, а Крячко – за ним. Мария бросилась следом с истеричным, душераздирающим криком: «Лева! Подожди!», но входная дверь захлопнулась у нее перед носом. Она сползла по стене на пол, но была охвачена таким ужасом, что слез, чтобы разрыдаться, у нее уже не было, и она только потерянно шептала:

– Что же я наделала! Что я наделала!

А Гуров, как мальчишка, сбежал по лестнице, и Стас, со страхом думая о том, что же сейчас творится в душе у друга, еле поспевал за ним.

– Поехали! – скомандовал Лев Иванович, подходя к машине Крячко.

– Куда? – насторожился тот.

– За замком, будем в дверь врезать! Уж если коммуналка, то по всем правилам! – весело объяснил Гуров. – Врезать сумеешь?

– Не вопрос! – ответил Стас.

Они быстро купили замок и вернулись, причем Крячко нес в руке взятый из машины фирменный чемоданчик с инструментами.

– Мадам, какую комнату вы выбираете? – совершенно серьезно спросил Гуров.

Когда Мария поняла, что они собираются сделать, нервы у нее сдали окончательно, и она, не думая уже ни о чем, бросилась к мужу, вцепилась в него мертвой хваткой и буквально заголосила, захлебываясь словами:

– Лева! Левушка! Прости меня, дуру ненормальную! Я сама не знаю, что на меня нашло! Я понимаю, что виновата! Что мне нет прощенья! Но ведь ты большой, сильный и умный! Ты все понимаешь! Я люблю тебя, Лева! Я так тебя люблю, что у меня слов нет! Ну, прости же ты меня-я-я!

Гуров спокойно стоял, не делая ни малейшей попытки как-то успокоить ее, обнять или, наоборот, оторвать о себя. Он просто ждал, когда она замолчит и сможет выслушать уже его, и ждать ему пришлось долго. Крячко же стоял с замком и чемоданчиком дурак-дураком и не знал, что ему делать: уйти, оставив их вдвоем, да вот только неизвестно, что Мария в таком состоянии выкинуть может, или остаться, но у него от этой сцены, что называется, с души воротило. Наконец Мария, поняв всю бесполезность своих воплей, затихла, и тогда Лев Иванович очень твердо сказал:

– Маша! – И она с надеждой посмотрела на него, но, встретив его холодный взгляд, сникла. – Да, я не подарок и со мной бывает трудно! И я могу понять все, что ты мне тогда в запальчивости проорала, хотя Таню тебе упоминать не стоило ни при каких обстоятельствах. – Мария попыталась что-то сказать, но Лев Иванович жестко произнес: – Помолчи и послушай, ты уже достаточно наговорила! Так вот, я подчеркиваю: понять! А это вопреки расхожему мнению еще не значит простить! Но ты совершила вещь гораздо более страшную! – Тут она в ужасе замерла, потому что не понимала, что же еще более страшного могла сделать. – Я свою репутацию десятилетиями зарабатывал! Она, прости за высокий стиль, моей кровью и потом полита! А ты своим появлением здесь и последующим поведением ее крест-накрест перечеркнула. И я от очень серьезного человека такое услышал, что эти слова, причем совершенно справедливые и заслуженные, у меня до самой смерти в ушах звучать будут. И пусть их слышал я один, это ничего не меняет. А ведь подобного никто и никогда раньше не то что мне в глаза, а даже за спиной сказать не посмел бы, потому что я повода не давал! И вот этого я тебе при всем желании простить не смогу. Выводы делай сама! Хочешь, оставайся – ты же здесь действительно прописана. Хочешь – уходи. Но жить с этой минуты я буду в гостиной, а спать на диване, да и встречаться с тобой постараюсь пореже. И, пожалуйста, не делай попыток со мной помириться, не унижайся!

– Лева! Ну, скажи ты мне, что я должна сделать, чтобы ты меня простил? – умоляла его Маша, снова принимаясь рыдать. – Я же тебя так люблю! Я же без тебя жить не смогу!

– Да сможешь ты жить, потому что не любила никогда, – усмехнулся Гуров. – Просто ты свою игру со сцены перенесла в жизнь. Вот ты и играла роль жены, не спорю – довольно талантливо, да только она, по большому счету, не затрагивала в тебе ни ум, ни душу, ни сердце. А я не слепой, я все это видел и подыгрывал тебе. Тебе было весело, легко и комфортно – эдакая семейная жизнь без всяких серьезных обязательств. И переживаешь ты сейчас не потому, что чувствуешь себя виноватой. Не потому, что меня оскорбила, ушат грязи на меня вылив, а мою репутацию вообще с дерьмом смешала. Ты просто боишься лишиться этой беспечной жизни и остаться одна. И тогда уже не мне за тебя, а тебе самой о себе думать придется и последствия собственных ошибок просчитывать. Вот и вся причина твоих слез.

– Неправда! Я тебя люблю! Я тебя никому не отдам! – закричала Мария, против своей воли начиная заводиться, потому что Гуров был не так уж не прав.

– Ой, Маша! – скривился Лев Иванович. – Это уже даже не театр! Это низкопробная театральщина! Просто балаган какой-то! Что значит «не отдам»? Я же не зонтик! Так что выпей валерьянки, успокойся и решай сама, как дальше жить будешь, потому что я тебе теперь уже и не советчик, и не помощник.

Сникнув, Мария ушла в спальню и закрыла за собой дверь. А Крячко, облегченно вздохнув, сказал:

– Ну, я пойду тогда, что ли?

– Иди, конечно, – ответил Лев Иванович. – И спасибо тебе огромное, что вытащил меня отдохнуть – ты меня этим здорово выручил.

Крячко собрался уходить, когда из спальни вышла совершенно спокойная внешне Мария и попросила его:

– Стас! Отвези меня, пожалуйста, домой, если тебе не трудно.

– Конечно, Маша, – согласился тот, обрадовавшись, что Гуров не останется с ней вдвоем, а то ведь такая особа, взвинтив себя, его ночью спящего и ножом пырнуть может, а то, что она устроит ему по дороге настоящий допрос, мало его волновало – выкрутится как-нибудь.