Ветеран войны с лицом покойника и его сын никогда особо не дружили и только в последний год много разговаривали. Старик передвигался с трудом и все время проводил в кресле-качалке, в комнате с хлопчатобумажным ковром на полу и большим календарем с изображением зимних пейзажей на стене. Он сидел в кресле-качалке, надвинув на серые глаза бейсболку, прислонив к ноге палку, и разглядывал стены и даты на календаре. Сын хиппи, с длинными волосами, заходил в комнату, садился на ковер, и они начинали разговаривать. Беседовали об урожае и войне, о полицейских, оружии и машинах, о Генри Дей-виде Торо, Эбби Хофмане и генерале Дугласе Макартуре. «Мальчик выражал свои чувства очень просто, — вспоминал старик. — У вас так не получится».

Оутни частенько рассказывал отцу о Торо, и хотя старик мало что о нем знал, но слушал внимательно. Торо жил у моря, и его друзьями были растения и животные. Он не платил налогов в знак протеста против существования рабства в США.

Не в силах поддержать разговор о Генри Дейвиде Торо, отец, чтобы беседа не заглохла, рассказывал сыну о генерале Дугласе Макартуре. Старик боготворил этого человека так же, как Оутни — Генри Дейвида Торо. И рассказывал сыну, как генерал Макартур выиграл у японцев битву за Филиппины. Как он наверняка бы прогнал китайцев за реку Амноккан, не останови его Гарри С. Трумэн. Как Гарри С. Трумэн когда-то хотел стать пианистом в борделе, и надо было[105]. Старик придерживался мнения, что генералу Дугласу Макартуру следовало стать президентом, и тогда в стране все было бы о’кей.

Мистер Симпсон не знал точно, чем его сын занимается в Харрисонвилле. Однажды Ал Вейкман, шериф полиции Холдена, пришел к нему и сказал, что Чарли нарывается на неприятности. Что он носится по улицам на ревущем мотоцикле и «нарушает общественный порядок».

Еще мальчиком Оутни страдал от астмы. Во время приступов у него разбухало горло и закладывало нос, он еле дышал. Поэтому его не взяли в армию. «Хватит нам в семье, черт возьми, одного ветерана, — сказал старик. — Чарли поступал в колледж, но его не приняли — последний год в школе он провалял дурака». А Райс Риснер добавил: «Ладно хоть школу окончил. Без конца говорил, что там одно вранье, а то, что нужно, не узнаешь. Учителям он был поперек горла, потому что твердо стоял на своем. А по сути — умница, глаз хваткий. Всегда говорил правду, даже неприятную. „Слушай, дубина, — любил повторять он, — ты хоть самому себе лапшу на уши не вешай“».

Получив отлуп в колледже, Оутни Симпсон пошел работать в литейный цех в Кингсвилле. Уставал как собака, но отпахал там целый год. Говорил, откладывает деньги, чтобы купить крутую тачку и стать чемпионом в автогонках. «Он немного накопил, — сказал Райс, — но его уволили, потому что однажды он уехал на уикенд. И сказал своему начальнику, что его несколько дней не будет. А когда вернулся, ему говорят: „Раз ты не предупредил, что свалишь на несколько дней, ты уволен“. Ну, он этого так не оставил. Устроил скандал. Пришел в отдел персонала и заявил: „Вы, козлы, я же предупредил вас. Так что не держите меня за болвана. Все равно у вас не останусь, но хочу, чтобы все знали, что я вас предупредил и вы меня отпустили“. А после этого он стал настоящим безработным».

В ту пору он много времени проводил со своим младшим братом, двадцатитрехлетним Эдвином, по кличке Пацан. Тот походил на Оутни, только малость растолстевшего, — те же угольно-черные глаза и длинные волосы, разделенные пробором посередине. Пацан тоже работал в литейке, и они вместе мечтали о хорошей гоночной тачке и почти все деньги вбухивали в разные хромированные сокровища.

Вин Аллен рассказал: «Они с Пацаном постоянно таскались в Канзас-Сити, ремонтировали там машины и несколько раз участвовали в гонках, но однажды Пацан сказал: „Мы только дурака валяем, а люди получают наши деньги“, — и они бросили гонки».

Райс добавил: «Они решили вложить десять тысяч долларов в машину своей мечты. Оутни как раз тогда болтался без дела, искал, чем бы заняться, а ради этой машины он готов был в лепешку разбиться. И вот они договорились вложить в нее десять кусков, а Пацан как раз женился, и его жена сказала: „Давай-ка бросай свои гонки“. Нет, только прикинь, Оутни и Пацан хотели купить машину на паях, а он вдруг своей жене: „О’кей, дорогая, брошу ради тебя гонки“. А у них тогда была всего одна тысяча долларов. Считай, девять сразу сэкономили. А после этого у них начались нелады, типа жена Пацана недолюбливала Чарли. Пацан начал работать на этих типа трейлерах и грузовых пикапчиках. Типа он вкалывал шестнадцать часов в день в двух конторах. Сначала в Харрисонвилле, там он заканчивал в полчетвертого, а к четырем ему уже надо было быть в другом месте. Чтобы жена была довольна».

У Оутни тогда уже немного крыша поехала. Деньги для него ничего не стоили, и он понял, что как ни крутись, а гонок ему все равно не видать как своих ушей. Вот тогда он и начал тусоваться на площади и пристрастился к чтению.

«Скоро он начал рассказывать нам про Торо, — сказал Райс, — но от Торо его отличало только отношение к женщинам. Оутни был сам не свой до баб. То есть не влюблялся, не бегал за ними, а просто любил трахаться, засунуть какой-нибудь телке. Ему это нравилось. Мог трахаться всю ночь, и то ему было мало. Как с ума сходил. Говорил, что без баб не может, в отличие от Торо, потому что тот написал в одной из своих книг: „Женщины были бы помехой в моих делах“, и Оутни сказал: „Должно быть, старина Генри Дейвид не очень любил трахаться“.

А если Оутни хотел раздеться, то ему было по хрену, есть кто рядом с ним или нет, он скидывал одежку, прыгал в реку и плавал. И ничего его не смущало, он считал это вполне естественным. А до баб был охоч. Любую телку норовил затащить в койку. Да и сам был парень что надо, симпатичный. Такие длинные черные волосы, одно время отпустил большую бороду, прямо от глаз начиналась, весь волосатый, поджарый. Глаза блестят, белки большие, нос с горбинкой, настоящий хиппи, хиппи во всем. Когда он отрастил бороду, на его лице остались только глаза — огромные белки, и больше ничего не видно. Иногда он надевал большие мешковатые армейские штаны. Настоящий убийца, приятель.

У него была куча заскоков. Телефоны ненавидел. Мог сорок миль проехать к какому-нибудь долбаку, чтобы сказать ему пару слов, вместо того чтобы просто позвонить. Ужасно ненавидел телефоны. Сказал как-то: „Если не смотришь человеку в глаза, когда с ним говоришь, то все твои слова ничего не стоят“. И еще: „Если хочешь поделиться с человеком чем-то сокровенным — посмотри ему в глаза, почувствуй еще и душу“».

Гарри Миллер добавил: «Он был полон жизни, стоило на него посмотреть, чтобы сразу захотелось с ним заговорить. Достаточно было взглянуть на его лицо, и сразу становилось ясно: да, этот парень — он всегда отдаст последний доллар, если тебе есть нечего. Если у кого-то начинался депресняк, Оутни сразу приходил на помощь. Очень ранимый был, боже упаси его обругать, и сам никого из друзей не обижал. Он мог стоять в пятидесяти футах, а если кто-то на тебя наедет, то Оутни его на таком расстоянии запросто опрокинет своей энергетикой. А если у нас случались неприятности в городе, то энергетика Оутни и за тридцать миль помогала».