– Люд, психиатр же тебе сказал, что это совершенно нормально. Постепенно пройдет.

– Да когда ж оно уже пройдет, наконец?! Может, когда нового ребенка рожу? Как думаешь, Ань?

Аню страшно возмущало, что Люде никто не объяснил, что больше детей у нее никогда не будет. Все химеры рождались с помощью кесарева сечения, при этом роженицам, во избежание рецидивов, перевязывали трубы. Но Юля возразила, что медику непозволительно руководствоваться «всякой лирикой». Исходить нужно из логики текущего момента.

– Подумай сама: зачем человека лишний раз расстраивать? Сейчас она хотя бы на что-то надеется. Надежда поможет ей пережить утрату. Если ей все сразу выложить, она ж тут у нас рёхнуться может! Ты «Клинику острого горя» учила? Ничего, потоскует немножко и придет в себя. Не она первая, не она последняя.

Вообще-то Ане здесь нравилось. Молодые мамочки, счастливо разглядывающие своих первенцев, – редко кто успевал родить двоих еще до окончания школы. Детишки, каждый из которых был чудом из чудес. Правда, в ожидании анестезиолога будущие мамы успевали иной раз досыта накричаться от боли, а новорожденные так и вообще плакали непрерывно – не успеет один замолчать, как другой принимается вопить. Но в целом все это как-то не напрягало, даже иногда веселило. Нормальная жизнь, чего там.

Основной Аниной задачей считалась первичная обработка новорожденных. Хотя, конечно, она крутилась то здесь, то там, у всех без исключения на побегушках. Новенькая, куда ж деваться.

Ее обычно вызывали в родзал на последних потугах. Акушерка передавала ей ребенка, и Аня быстро уносила его в соседнюю комнату на обработку. Там она внимательно осматривала малыша и, если отклонений не находилось, взвешивала его, измеряла, купала, капала ему в глазки альбуцид и делала первые прививки. После чего чистого и спеленутого младенца торжественно выносили к маме для первого знакомства. Акушерка передавала его роженице и помогала приложить к груди.

Если у ребенка обнаруживались отклонения, Аня вызывала дежурного врача. За время, что она здесь работала, ей пришлось это сделать трижды. В первый раз у ребенка был синдром Дауна, во второй младенец напрочь отказывался дышать, и Аня до прихода врача исправно качала его амбушкой, за что была удостоена благодарности и всячески обласкана: «Молодчина! Не растерялась!» Аню, впрочем, не столько благодарность интересовала, сколько результат. Ребенок выжил, вот что было самое главное.

В третий раз она углядела на спине новорожденного зачатки крыльев, и его срочно, ни слова не сказав матери, унесли в хирургию. Операция прошла успешно, и через неделю здоровую детку вернули маме, которой наплели страшных сказок про спинномозговую грыжу, дескать, нельзя было терять ни минуты. Аня иногда встречала эту маму с коляской. Ребенок выглядел абсолютно нормально. Может, Юрка тогда все преувеличил?

Не считая этих трех случаев да плюс химереныша, о котором к тому же все было известно заранее, ничто не омрачало Аниной жизни. Впервые с начала учебы Аня чувствовала себя на своем месте. Здесь она могла помогать ближним с чистой душой, не ощущая себя предательницей и подсадной уткой. Это Ерофеев ей однажды сказал. «Ты, Анька, как подсадная утка. Заводишь их в кабинет, улыбаешься. Заходите, ничего вам не будет. А они верят тебе и не боятся».

Они с Сашкой по очереди караулили Машку по вечерам у входа в общагу. Но то она им не попадалась, то спешила куда-нибудь, короче, поговорить толком и не удавалось. А время, между прочим, шло и начинало уже поджимать.

* * *

С вечера у Лерки ныла спина. И вчера тоже ныла, и позавчера. Всю последнюю неделю, почти не переставая. А с утра сегодня вдруг отпустило. Лерка открыла глаза, обвела взглядом комнату. Серые, в розовый цветочек обои. Потолок с протечкой в правом углу. Закоптившийся кафель над плитой. Груда одежды на кресле. Как так можно жить? Как она докатилась до такого? Немыслимо! Невозможно!

Она вскочила, ощутив неожиданный прилив сил. Дышалось не в пример легче, чем в предыдущие дни. Живот не давил больше на ребра. Разумеется, Лерка понимала, что это всего лишь краткая передышка, к вечеру ноги опять отекут, станет тяжело двигаться, навалится чугунной лапой усталость. Но эти несколько часов необходимо было как-то использовать. Шкафы разобрать, полки протереть, пол вымыть, да хоть плиту привести в порядок. Не мешало бы, конечно, если еще останется время, обои сменить, потолок побелить и девять розовых кустов посадить, но это уж как получится.

Лерка раскрыла шкаф и решительно сбросила все вниз с верхней полки. Какие-то шали, шарфики, Сережкин помятый галстук. Всякая дрянь, что никогда не носится, а лишь захламляет в шкафу пространство. На фиг! Где большой мешок? На помойку!

Последним с полки скатилось что-то маленькое, железное. С трудом Лерка наклонилась и подняла. Господи, а он-то как здесь оказался? Маленький самодельный волчок. Ажурная шестеренка на металлическом стержне. Опустилась на колени и крутанула. На глаза навернулись слезы. Волчок завертелся, на миг почти скрывшись с глаз и став похожим на облачко. Потом, по мере замедления движенья, сделались различимы очертания вращающегося диска, начали проступать многочисленные переплетения соединенных друг с другом окружностей, блеснули острые зубчики. Лерка в который раз уже подивилась потрясающей красоте узора. А это ведь была деталь, в которой каждая загогулинка была для чего-нибудь предназначена, каждый шпенек был не просто, а чтоб за что-то цепляться! Наконец волчок плавно качнулся несколько раз и упал набок. Вот и все. Не так уж долго вертелся, всего каких-то пару минут. Может, она недостаточно резко его крутанула? Или пол у них в квартире неровный?

Попробовать еще раз? Когда-то она часами могла следить за его круженьем, ее прям-таки завораживало, отвлекая от грустных мыслей и настраивая на философский лад.

* * *

В тот день шел дождь. В сентябре вообще часто идут дожди, так что ничего удивительного. На ней была красно-рыжая куртка, насыщенного кирпичного цвета, мама сама эту материю в магазине выбирала. «Чтоб тебя видно было издалека, за несколько километров, и вообще тебе идет этот цвет». Куртка была толстая, теплая, мама не пожалела для нее синтепона. Лерке казалось, что она в этой куртке не девочка, а какая-то раздутая бочка. Но мама сказала: «Не спорь! Холодно и дождик». Застегнула молнию до самого верха, так что даже щипнула Лерку за подбородок. Лерка удержалась и не вскрикнула. Мама и так уже была грустная, зачем ее еще дополнительно расстраивать? Всю ночь проплакала: «Для чего мне жить-то теперь! Ничего-то у меня теперь не осталось!» Лерка ее, как маленькую, утешала: «Не плачь! Каникулы будут! Я к тебе скоро-скоро приеду!» А мама только всхлипнула и сказала непонятно: «Каникулы, Лерка, это как хвост по частям». Но плакать все-таки перестала.

На перроне они с мамой обнялись в последний раз. Мама сунула ей в руку яблоко, и Лерка села в автобус. Мама ей помахала, повернулась и пошла в переход. Обратный поезд отходил через пятнадцать минут, следующий только завтра утром. Не ночевать же ей здесь! Лерка проводила ее взглядом и, только убедившись, что мама совсем скрылась с глаз, дала волю слезам. Заревела навзрыд! Ревела и кусала яблоко. Слезы градом лились по щекам, и яблоко от них делалось соленым.