чуть не рыдает, да и кто бы на его месте не рыдал? Спрятал золото и забыл, куда! Нет, Паркинсон лучше Альцгеймера, однозначно.

— Погоди, — отступил от стенки на десяток шагов Марко, сжал губы и общарил ее внимательным взглядом.

— Чего ты там увидел? — раздраженно бросил Славко.

— Смотри, некоторые плитки торчат, на них можно встать, как на ступеньки.

— И что?

— А то! — огрызнулся Марко. — Если тут прятали, то без лестниц и веревок, то есть там, куда достать могли. Давай-ка с фонарями полазаем, посмотрим в щели…

Все братец вычисли правильно — в щелях за тысячелетия всякого мелкого щебня накопилось, листьев ветром накидало, но в двух местах этот культурный слой нарушен. Ковырнули — вот оно!

Не так, чтобы много, но и не сильно меньше заявленного Хадсоном. Надо полагать, Вуковичи малость потратили…

До Милановаца с Душаном и тяжеленными рюкзаками добрались к вечеру, на подводе кафанщика. Всю дорогу адски хотелось спать, но приходилось таращить глаза на окружающее — не дай бог за каким камнем или деревом засада таких же, как Вуковичи, любителей легкой наживы! Но сейчас зима на нашей стороне играла — листьев нет, снег есть, спрятаться трудно.

Сдали Душана в местный «Одсек за заштиту народа», за помощь в поисках указали, что он сдался добровольно — чтобы срок ему поменьше вкатили. Небош с Глишей повздыхали, но при Славко «законную» десятую долю не стали отщипывать. Увезли мы золотишко в Белград и сдали, пусть теперь у начальников голова болит, что с ним делать — то ли оприходовать в бюджет, то ли пустить на оперативную игру с Хадсоном, то ли на негласные расходы.

И спать, почти трое суток без сна, только и успел сына с женой поцеловать, присел и вырубился.

Разумеется, разбудили. Разумеется, начальство жаждало увидеть. Причем самое высокое — товарищ Джилас. В полубессознательном состоянии, недоумевая, нахрен я сдался Миловану, плюхнулся на заднее сиденье присланного за мной «опеля» и опять заснул. И еще минут пятнадцать прихватил в приемной, пока совещание не закончилось.

Кабинет у Джиласа пока ничего особенного, в мое время глава районной администрации постеснялся бы в таком сидеть. Небольшой, мебель старая, кое-где даже облупленная, портрет Тито на стене не маслом, а офсетный, как бы не из журнала вырезан. Единственная роскошная вещь — радиоприемник, корпус красного дерева, клавиши и ручки слоновой кости. Ящик в рост человека и ловит все, включая передачи с Луны, Марса и Венеры.

Вот в кабинетике на меня насели втроем Джилас, Кардель и Кидрич. Как положение в Браичах, что там происходит, что говорят… Так сказать, информация с мест.

Дело, конечно, похвальное, живого человека расспросить, не все же отчеты и справки читать, да референтов слушать, но живой человек спать хочет! И вообще, делать больше секретарю ЦК нечего, чем всяких майоров слушать, нет бы программу партии написать.

Только на въедливых вопросах, как местные реагировали на хорвата Славко, до меня доперло: сейчас главный камень преткновения между «старичками» и «младоюгославами» — национальный вопрос. Вернее, его государственное оформление.

Джилас и компания стоят за унитарную Югославию из десятков областей, бановин или жупаний, не в названии дело, с правом каждой выбирать, на каком языке будут преподавать в школах и печатать газеты. А югославское правительство формирует государственные секретариаты, вроде корпораций, под крупные проекты — ирригацию Бачки и Воеводины, Мостарский рудный комплекс и так далее. Идею слизали у Франклина Рузвельта с «Новым курсом» и Администрацией долины Теннесси. Каждый секретариат «накрывает» не одну, а три-четыре-пять областей и фактически служит для них агентством экономического развития, а отчитывается не перед местными властями, а перед правительством.

Старички же топят за федерализацию, несколько республик со своими Скупщинами, Советами министров и так далее. При том, что бановины-жупании в республиках сохраняются, фактически вводится еще одна бюрократическая прослойка. И многие это поддерживают, поскольку лелеют мечту сесть в теплое государственное кресло.

Вот и нервничают товарищи насчет проявлений национализма, ищут, не торчат ли где уши оппонентов, не подзуживают ли «старички» местные кадры…

— А еще, — вздохнул Джилас, играя с карандашом, — они упирают на то, что унитарное устройство приведет к сербской гегемонии.

Кидрич поддержал:

— У них хорошие аргументы. Сербы самая крупная нация в стране, государственный язык фактически сербский, да еще и столица в Белграде…

Не знаю, брякнул бы я это в здравом уме и твердой памяти, но в измененном с недосыпу состоянии меня понесло:

— А вы перенесите столицу.

— Куда??? — ахнули партийные функционеры хором.

— В Сараево, куда же еще.

И пока они молчали, ошарашенные таким безумием, я продолжил:

— Сплошные плюсы. От Белграда до границы семьдесят километров, от Загреба около того, а Сараево в самом центре страны.

— Да это какие расходы! — скривился Кидрич.

— Расходы будут, когда вы врастете в Белград, когда вокруг появятся агентства, службы, жилье, и выдернуть отсюда людей станет невозможно. А сейчас, когда полугода не прошло с освобождения Белграда, это можно сделать без проблем, еще не ушла легкость переездов Верховного штаба! К тому же, перевод столицы в Сараево потянет за собой всю экономику в Боснии, что перекроет все расходы.

— А как обосновать? — заинтересовался Кардель.

— За заслуги Боснии и ее населения в народно-освободительной войне! Там же все воевали — бошняки, хорваты, сербы, вот и будет полный интернационал.

— Как хорошо, что ты у нас такой умный, — усмехнулся Джилас. — А с языком что делать прикажешь?

— Да ничего особо. Объявить государственным «югославский язык» и все.

— Да? А где его взять?

— Так сербско-хорватский, только на латинице. С допущением слов из других языков.

— Придумаешь тоже…

— Ну, можете эсперанто ввести.

Кардель прыснул, но совладал с собой:

— Рациональное зерно с «югославским» есть, такие предложения были еще до войны. Хорватам будет приятно, что на латинице, а по факту сербско-хорватский у нас и так нечто вроде койне и lingua franca, на нем везде объясниться можно.

— А не упустим мы с такими реформами идеологическую инициативу? — кто о чем, а Милован об идеологии. — Националисты не дремлют, непременно воспользуются.

— Вы не того боитесь, — меня все еще несло, — могильщиком социализма станет ваша же интеллигенция.

Вот тут я, похоже, ошарашил их еще сильнее.

— Если, конечно, вы не сумеете уйти от монополии на идеологию.

Набычились, смотрели как на классового врага. А мне что, выдернули,