Питер вручил мне брошюру о программе. Сзади была форма заявления, но он сказал, что мне ее заполнять не нужно, поскольку Иван написал весьма хвалебную рекомендацию.

«Правда?» – чуть было не вырвалось у меня, но я себя одернула. Вот и здесь – сила связей.

– Я верю Ивану, – сказал Питер, – доверяю его мнению о людях.

* * *

Запахло летом. Казалось, каждый новый день – яркий, жаркий, медленный – висит в воздухе прямо перед носом, словно переливающийся воздушный шарик. Мне, как всегда, нечего было надеть. Как так выходит, что у меня никогда нет подходящей одежды ни на какую погоду? От своих старых джинсов я отрезала штанины и отправила эти ампутированные ноги – два потертых серых цилиндра – в мусорник.

Надев оставшееся вместе с ярко-желтой тенниской и материными огромными солнечными очками семидесятых годов, я пошагала через площадь к философскому корпусу, где Питер проводил установочное собрание. На двери корпуса висел большой плакат: «Что есть человек, что Ты помнишь его»[42]. Я видела эту надпись миллион раз, но никогда о ней не задумывалась. А ведь хороший вопрос. Что есть человек? Мне пришло в голову, что человека, пожалуй, и впрямь лучше бы вспоминать поменьше, и показалось, что вдалеке замаячила свобода.

Нас собралось шестеро – три парня и три девушки. Из первокурсников я была единственной. Чтобы запомнить, как кого зовут, мы затеяли мнемоническую игру. Какой-то странный процесс – соотнести одну вещь с другой, не имея способа прицепить сюда хоть что-нибудь, уже имеющееся в наличии. Если хочешь запомнить нужные имена, ты можешь представить себе этих людей в аудитории, но никто не сказал, как запомнить эту самую «аудиторию».

В своих шортах и выцветшей бело-синей футболке Питер выглядел подтянуто, опрятно и почти по-моряцки. Он рассказал нам о программе. Я сначала решила, что мы все будем преподавать в одной школе, но оказалось, что каждый поедет в свою деревню и поселится в своей семье. Преподавание займет три-четыре часа в день. Деревенские учителя расскажут нам, какие темы они сейчас проходят, а нам нужно будет придумать упражнения и игры. Игра «Саймон говорит» хороша для запоминания частей тела. «Двадцать вопросов» полезна для словарного запаса. Музыка – тоже неплохой обучающий инструмент, особенно Битлз: даже маленький ребенок может понять «I want to hold your ha-a-a-a-and»[43]. Самое главное – вести себя непринужденно, быть терпеливым и веселым.

После обеда, во внеклассной обстановке, мы должны в произвольной форме делиться знаниями об американской культуре. Питер показал слайды, где своими знаниями об американской культуре делились другие участники. Один парень играл с детьми в баскетбол. Корзину он привез из Америки и приколотил ее к забору. Другой играл на гитаре. Он научил детей песням Брюса Спрингстина. После слайдшоу Питер объявил, что один из прошлогодних преподавателей сейчас расскажет о своем опыте. Вошел прошлогодний преподаватель. Им оказался Сэнди из «Строительства миров».

Нежная улыбка блуждала по его лицу, когда он вспоминал свою жизнь в венгерской деревне. Там жили без горячей воды и электричества. Все ученики были мальчиками от восьми до четырнадцати.

– Они будут пытаться вас провоцировать, – сказал он.

– А ведь у тебя не обошлось без приключений, – напомнил Питер.

– Рога! – произнесли они в унисон.

Сэнди рассказал, как один ученик снял оленьи рога, которые зачем-то висели на стенке класса, и бросился с ними на Сэнди. Тот залез на парту и пытался защититься стулом, чтобы ни ученик, ни рога не пострадали. Все засмеялись. Думаю, в поединке с рогами я бы не выжила.

На обеденном перерыве мы с Сэнди вспоминали «Строительство миров» и говорили об Иване – оказалось, Иван и Сэнди живут в одном корпусе.

– Очень интересный парень, – заметил Сэнди; его, кажется, впечатлило, что мы с Иваном дружим. Я расспросила о рогах. Он сказал, что директор школы раздул из этого целую историю и лишь ухудшил ситуацию. Лучшая стратегия – по возможности откровенно обсуждать всё с детьми.

– Ты отлично проведешь время, – заключил он.

* * *

Сессия уже почти наступила, а после нее мы должны были освободить общежития. С каждым днем становилось жарче. У всех не хватало картонных коробок. Некоторые делали вид, словно достать коробки бесплатно – легче легкого, и только идиот станет за них платить. Я нашла лишь одну бесплатную коробку. В ней обитали мухи. Мы с Ральфом договорились отправиться вместе в магазин за коробками.

Я позвонила матери и спросила, что она думает о пятинедельных английских уроках в венгерской деревне. Всё оплатят, объяснила я, кроме перелета, а в августе я могу прямо из Будапешта полететь в Турцию повидаться с ней и с тетками, крюк в Будапешт не сильно скажется на цене билетов.

– Наверняка это идея того самого Ивана? – спросила мать. – Дорогая, а ему можно верить? Кто еще там будет?

Я рассказала о Питере, о том, что он уже несколько лет ведет эту программу, что он скоро получит степень по экономике и что его мать – врач в Квинсе. Похоже, ее успокоила именно информация о матери, особенно когда я упомянула, что Питер дал нам ее телефон. Если конкретнее, он объявил, что сам часть лета проведет в Монголии, но наши родители всегда могут связаться с ним, позвонив его матери в Квинс.

– Ты очень хочешь поехать?

– В общем, да.

– Тебе очень нравится этот парень, – в ее голосе было столько грусти и нежности, что на глаза у меня навернулись слезы.

* * *

Я написала Ивану в пятницу утром и ждала ответа вечером или в субботу. Он не ответил. В воскресенье мы со Светланой занимались русским. Светлана сочинила песню, чтобы легче запомнить склонения неправильных существительных. Эта была заунывная песенка, даже, скорее, монотонный напев из двух нот: «Граждан нет. Граждан нет. Я вижу гражданина. Я вижу гражданина».

Светлана умела заучивать куда лучше, чем я. В глубине души она считала это необходимым. Я выросла в Америке, где мы привыкли презирать «зубрежку», еще ее иногда называли «механическим повторением». Преподаватели говорили, что их цель – научить нас думать. Они не хотели, чтобы мы превратились в роботов, подобно советским или японским школьникам. Видимо, именно по этой причине советские и японские дети сдают экзамены лучше нас. Потому что их не научили думать.

К старшим классам я уже осознала, что учителя с нами неискренни. На биологии преподаватель говорил: «Я не хочу, чтобы вы зубрили и механически повторяли. Мне хочется, чтобы вы запомнили элегантную логику каждого механизма». Тем не менее, на экзамене от тебя требовалось нарисовать схему транскрипции РНК. Когда речь идет о науке, об истории, да и о многих других вещах на планете Земля, на одном умении думать далеко не уедешь. Даже если каждый шаг вытекает из предыдущего, всё равно сначала придется запомнить первый шаг и еще правило, по которому эти шаги совершаются. Не в том смысле, что в мире всё получается единственно возможным способом. Не в смысле, что клубника обязана расти на кустиках. Существует множество разных вариантов, но выучить нужно тот из них, который соответствует действительности. Хотя… а нужно ли? Есть ли в мире этот единственно возможный способ? И если у тебя хватает мозгов, можешь ли ты дойти до него умозаключениями? В глубине души я лелеяла надежду, что можешь. И именно поэтому никак не могла выучить Светланину песенку.