— Вы согласны со мной, Эмиль?

— Да.

— Отдайте мне оружие, — попросил Питерцов.

Эмиль опустил голову, рассматривая пистолет. Презрительно сжал губы и погладил ствол, словно прощался. И я поняла, откуда это выражение жестокости и презрения — он себя презирал. За то, что сдается, за то, что проиграл. По привычке извлек обойму и отдал пистолет и магазин следователю по отдельности.

— Свяжись с нашим адвокатом, — тихо сказал Эмиль.

Я сразу набрала номер. Меня затопила смесь странных, но сильных эмоций — облегчение, ощущение скорого конца. Оно было таким раздирающим, что я начала плакать. Всего несколько тихих вздохов, чтобы мужчины не услышали, и я вытерла щеки. В машине темно, вокруг ни огонька, но слезы блестели на лице, выдавая меня. Слезы облегчения. Я только теперь поняла, что означает эта фраза: лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

— Вы сделали правильный выбор. Нам нужно вернуться в город.

Я обернулась и смотрела назад, пока Питерцов выруливал на дорогу. На связи был наш юрист. Эмиль подавленно смотрел под ноги, сцепив руки замком на расставленных коленях. Мне хотелось стереть с его лица безысходную усталость, которая, как паутина его облепила. Хотелось поддержать его.

Я положила ладонь на сцепленные руки и муж поднял глаза. Это была моя идея. Он мог биться дальше в одиночку, пошел бы завтра туда один и никто не знает, чем бы все закончилось. Теперь у нас есть шанс. Я верю в это.

— Все будет хорошо, — прошептала я.

Место куда нас отвезли — это было не отделение.

В комнате собрались несколько мужчин, включая Питерцова, его начальство. Приехал представитель ФСБ. Нам с Эмилем позволили остаться вместе. Я была поглощена только Эмилем. Сплела с ним пальцы, трогая и щекотно обводя их.

— Я готов говорить, — сказал он. — Но мне нужны гарантии.

— Вы утверждаете, что Николай Бессонов через Следственный комитет прикрывал незаконной оборот оружия? — они как будто сомневались, что Эмиль может быть им полезен или сбивали цену. — Вы давно знакомы? Откуда знаете детали теневого бизнеса?

— Я не хочу тратить время! — зарычал Эмиль, подавшись вперед. Я держала его под руку и остановила, слишком агрессивно это выглядело. — Мой сын у него!

— Группа уже работает, — успокоил его Питерцов. — А нам нужно поговорить о деле. Вы ведь для этого здесь?

Эмиль вздохнул — начинать было тяжело. Очень. Но он заговорил, бесцветно перечисляя факты. Рассказывал о торговле оружием, о том, что творилось в прошлом году в Ростове. Сливал всех. Звучали разные имена и некоторые были известными.

Эмиль замолчал на полуслове и менты переглянулись.

— Остальное скажу, когда приедет юрист.

Мы ждали, пока поднятый с постели Алексей Юрьевич не появился на пороге — собранный, но с немного ошалевшими глазами.

— Вы готовы подписать? — вполголоса переспросил он несколько раз, удивленный происходящим. — Хорошо. Мой клиент идет на сделку, — сообщил он. — Обращаю ваше внимание, что он обладает очень ценными для следствия сведениями…

Я не стала слушать, как они торгуются. Вот и все. Он уже не уйдет отсюда — назад ничего не отыграть. Я приблизила голову к плечу мужа и закрыла глаза. Ладонь дрожала на его бицепсе. Эмиль обхватил ладонью затылок и поцеловал макушку, словно ребенка, а затем отстранился. Он быстро подписал бумаги, шелестя страницами.

А затем начался допрос.

— Вы знаете, где находится Андрей Ремисов?

Эмиль покачал головой. Я боялась, они углубят тему — и вдруг всплывает, что я была в том зале вместе с Бессоновым, но, к счастью, беседа пошла в другом направлении.

— Кто еще участвовал в торговле оружием?

Он говорил и говорил. На него наседали по двое, по трое, задавая вопросы. Что-то чертил на бумаге, объясняя, словно нерадивым ученикам, схемы движения средств, записывал номера счетов и суммы. В подробностях рассказывал, кто и как проводил, а затем обналичивал деньги. Через несколько часов — а перерыв не делали, времени слишком мало, у меня гудела голова. От неудобного стула ломило спину, я попила воды и вернулась на место. Несколько раз мне предлагали уйти, но я решила остаться с мужем.

Если он это выдерживает, то и я смогу.

Только на рассвете от него более-менее отстали. Эмиля совсем измочалили. Наклонившись вперед, он массировал пальцами грудную мышцу напротив сердца. Глаза стали тусклыми — он устал, очень устал.

— Тебе плохо? — я подалась к нему.

Эмиль поморщился и покачал головой. Он не признается, что сердце шалит. Такой большой, сильный, но я чувствовала, что сейчас ему нужна поддержка. Они ведь не хотят, чтобы ключевой свидетель умер прямо здесь?

— Вы не видите, что он плохо себя чувствует? — с вызовом спросила я.

— Со мной все в порядке, — он убрал руку, сообразив, что спалился, и выпрямился.

Я попыталась вспомнить, где его лекарства… Должно быть, остались в одной из сумок с деньгами.

— Теперь о вашем сыне. За Бессоновым, его родственниками и ключевыми партнерами мы установили слежку. Их телефоны прослушиваются. На месте похищения работают криминалисты. Местоположение ребенка еще не установлено, но мы делаем все, что можем. Пока мы не будем никого опрашивать, чтобы похитители ничего не заподозрили.

— И что дальше?

— Дайте нам возможность работать. Хорошо, что вы собрали деньги. Завтра, как они и потребовали, вам нужно будет пойти на набережную. Вы будете под наблюдением. Если что-то пойдет не так, наши сотрудники вмешаются. Мы надеемся, до этого момента нам удастся установить, где находится ребенок.

— Если нет, я больше ничего не скажу, — предупредил Эмиль.

— На сегодня мы закончили… Отдохните перед важным днем. Вас отвезут в гостиницу. Вы сделали все, что могли.

Нас везли на заднем сиденье. После многочасового допроса я чувствовала себя опустошенной, голова стала тяжелой. Я смотрела в окно и ни о чем не думала. Было отчетливое ощущение, что моя жизнь рушится.

Гостиничный номер был недорогим. От плохого освещения болели и слезились глаза. С порога я подошла к окну и взглянула в светлеющее на востоке небо. Несмотря на безумную вымотанность, я абсолютно не хотела спать и знала, что не усну.

За спиной хлопнула дверь и я обернулась. Эмиль двигался медленно, как старик. Мы встретились глазами и мне стало больно, когда я увидела, в каком он состоянии. Его словно мельничные жернова перемололи. Постарел лет на десять.

Он сел на кровать, застеленную дешевым покрывалом, и я пристроилась рядом. Положила на сгорбленную спину руку. Эмиль без эмоций смотрел в пол, а я… я не знала, что говорить. Что горжусь им? Так банально… Что благодарна? Что я его люблю?

Я не могла перебороть внутреннее безмолвие, но нужно что-то сказать. Нужно… Потому что вечером ему идти на набережную с сумкой в руке и с отслеживающим браслетом на запястье, а дальше его ждет в лучшем случае арест. У нас несколько часов на сон. А от разговоров болит голова.