Не думаю, что тут можно что-то еще добавить. Полагаю, я должен что-то сказать о Банти, но Банти так теперь от меня далека! Словно в ином мире. Да и в любом случае она не пропадет. У нее есть Дерек Маркэм, а если не он, так найдется кто-то еще. В нашем мире такие, как Банти, не уходят из жизни никем не востребованными.

Мне всегда хотелось добиться славы в литературе. Теперь, полагаю, я этой цели достиг. Все и каждый прочтут эту последнюю мою книгу. Она будет в продаже еще долго после того, как я истлею под тюремной плитой. И по крайней мере я избавлю себя от ожидания и неизвестности, от мучений воображаемой, ночь за ночью переживаемой кончины. Ибо это судьба тех, кому государство присудило смертную казнь. Это старое выражение законников, дескать, преступник предает себя милосердию своей страны, а та представлена двенадцатью безымянными человечками, сидящими на скамье присяжных. К такой крайности я был готов всегда. В уголке носового платка у меня зашита таблетка. Когда меня обыскивали, ее не нашли. Я сделаю это сегодня. Завтра будет поздно. Я справлюсь, не сомневайтесь. Потребуется всего секунда, пусть только надзиратель повернется спиной. И это мгновенно.

Я слышу, как уныло стучит за окном дождь. Иногда доносятся чьи-то шаги. Интересно, думает ли хоть одна душа о тех, кто сидит тут, за тюремными стенами. Наверное, нет. Для большинства жизнь – игра с суровыми правилами: берешь то, до чего можешь дотянуться. Из-за дождя в небе нет звезд, да если бы и были, мне их не увидать. Как странно думать, что никогда больше не взглянешь в звездное небо… Завтра повсюду засияют огни, зазвучат голоса и смех, по улицам поедут автомобили, почтальоны станут разносить письма… Письма придут и мне, но я их не вскрою. Виолу выпустят на свободу. Я завидую каждому нищему, что мокнет сегодня под дождем. Я убил двух человек и охотно дал бы умереть третьему. Вот и все мои заслуги. Я даже не стал великим писателем. Но больше всего, думаю, огорчает меня то, что мне не выпадет случая воспользоваться тем, что я узнал из того, чего не знал раньше.

По улицам всех крупных городов страны взад-вперед забегали мальчишки-газетчики. «Попытка самоубийства в тюрьме!» – выкрикивали они. «Обвиняемый оставил признание!». Торговля шла бойко. Еще теплые, из-под печатного станка газеты переходили из рук в руки.

– Все распродано, – произнес одноногий старик, сидевший на плетеном стуле в верхней точке Энрикес-стрит, рядом с табачным киоском, и проворчал себе под нос: – Нет бы о чем-то путном писали!

Дело Росса – имя Филдинга едва ли упоминалось – вызвало всеобщее возбуждение, которое с течением времени только приобретало накал. Признание Ричарда Арнольда, неудачная его попытка покончить с жизнью, суд, оправдание Виолы Росс, пережившей публичный процесс, ужас всеобщего осуждения и угрозу смертной казни, – все это, вместе взятое, возвело эту историю в ранг сенсации, ничего равного которой за прошедший год не случалось.

Желтая пресса с упоением принялась эту сенсацию потрошить. Дама под именем «Доротея» разливалась в «Санди рекорд»: «Вчера вечером имела случай лицезреть, как необычной внешности миссис Эдвард Росс, героиня этой недели, входит в поезд, я скрою, идущий куда. Как вам известно, ее только что выпустили из тюрьмы, где она находилась по подозрению в убийстве мужа, и ей пришлось давать показания на процессе, обвиняемым на котором выступил ее бывший любовник. Мужчины вольны ее проклинать, но женщины повсеместно запомнят ее как ту, что знала: многие, многие грехи покрывает любовь. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»[12]. И это, сестры мои, именно то, что готова была совершить Виола Росс, – положить во имя любви свою душу».

Журналист, несколько более оригинальный, осветил дело с другой стороны. Весомо ли признание человека, который, будучи в расстроенных чувствах, предпринял попытку самоубийства? Давайте предположим, писал он, что попытка Ричарду Арнольду удалась. Будет ли оставленное им письмо принято как улика? Но поскольку покончить с собой Арнольду не удалось, да и любой разумный состав присяжных нашел бы его виновным в felo de se[13], данный вопрос не возник, однако же некоторым любителям совать нос не в свое дело ситуация дала повод посылать в газеты пространные эпистолы с выражением мнений, в целом, безусловно, бессмысленных.

Закон между тем придерживался своего курса. Три недели спустя после того, как Арнольда признали виновным, он, выражаясь языком прессы, подвергся высшей мере наказания. Виола Росс исчезла. Энергичные репортеры отследили ее до Фенланда, что в Кембриджшире, однако далее следы ее, подобно следам Люси Грей в нетающем снегу Водсворта[14], затерялись. Все решили, что либо она уехала за границу, либо тело ее со временем обнаружится в каком-нибудь забытом богом местечке, куда она скрылась, дабы покончить счеты с жизнью, за которую когда-то боролась так отчаянно.

Между тем Виола Росс, подобно иголке в стоге сена, укрылась в одном из тех безымянных частных пансионов, которыми изобилует Лондон. Она влилась в великую армию женщин, оказавшихся на дне жизни, старых дев, вдов и брошенных жен, что с мужеством и решимостью иссекают искорки света из унылых обстоятельств своей жизни, хотя кошельки их скудны так же, как их жизненный опыт и надежды на будущее.

События последней недели до того преобразили Виолу, что оставаться неузнанной труда ей не составляло. Небытие коснулось ее своим крылом. Лицо ее изменилось, вся живость ушла из него, и лишь яростная решимость и горький, ледяной гнев придавали своеобразия ее незабываемым когда-то чертам.

В то утро она увидела в окно, как мальчишки носятся по улице, распродавая газеты с жирными черными буквами, составляющими имя ее возлюбленного. Арнольд казнен. И она пальцем не шевельнула, чтобы спасти его.

Долгое время она стояла так у окна, а потом, глубоко вздохнув, вскинула голову и повернулась к нему спиной.

– Это конец, – сказала она вслух. – Ричард в земле, и правда зарыта с ним. Никто никогда не узнает.

Но в этом она ошибалась. Как раз в этот самый момент в том вороньем гнезде, что служило Артуру Круку кабинетом, тот говорил своему помощнику Парсонсу:

– Что ж, старина, вот тебе очередной случай того, как обманулось правосудие. И не скрою от тебя, старина, я восхищен этой женщиной.

– Какой женщиной?

– Миссис Росс. Умеет она держать язык за зубами, а это редкое дело между особами ее пола.

– Ну, на процессе она была вполне разговорчива.

– Да, и говорила обо всем, кроме того, что действительно важно. Что также очень по-женски!

– А о чем таком важном она смолчала?

– Да о пустяке! О том, кто в самом деле убил ее мужа.