— Не вы. Но вы — посланцы Его. Господи, благодарю Тебя!..

Игорь смотрел, слушал — и его охватывало чувство, будто он тот самый рыцарь из сказки, на развилке трех дорог. Будто бы именно сейчас решается, как повернется его жизнь, каким откроется прошлое, куда поведет будущее… И он решительно прервал заунывный речитатив:

— Простите, вас как зовут?

— Ох, Валентин зовут меня, Петрович… Валентин Петрович Данько.

— Очень рад! Я… — Игорь наскоро представился, представил Виктора. И как можно душевнее постарался спросить: если правильно понимать его, Валентина Петровича, слова… то он имеет какое-либо отношение к событиям той осени? А конкретно — ко дню 26 октября? Ему вообще что-нибудь говорит эта дата?

Данько смотрел мудро и грустно.

— Конечно, — произнес он. — Конечно имею. Конечно говорит. Да еще как говорит! Я тот день запомнил на всю жизнь. — Он прервался на секунду, подумал. — Или нет, даже не так, — сказал он. — Надо сказать так: я помню его всегда. Наверно, больше, чем любой другой день моей жизни… Ну, кроме еще одного. Просыпаюсь утром, благодарю Господа — и помню. Как все это было. — Данько помолчал еще. — Я так и знал, что об этом вспомнят. Что ко мне придут. Только надо ждать. И я дождался.

Он заметно разволновался. Стали дрожать руки, губы. А Игорь ясно ощутил, что если не развязка, то развилка — вот она. Все они трое на ней, тревожный ветер дунул в лица…

Причуды времени

Если бы мы были ангелы и со своей безмерной высоты взглянули на земную суету, то увидали бы, что каждая человеческая душа рассыпана по миру множеством проекций и через каждую из них течет, бежит свое время. Оно вроде бы одно и то же во всех этих прообразах, как будто везде случаются одни и те же события… Но где-то вдруг в их ход ворвется внезапность. Так, в одной из проб человеческой сущности, условно именуемой «Валентин Данько», в день, условно обозначаемый как 26 октября 1989 года, возникла сущность под названием «Игорь Коротин» — и поле судеб сделало странный изгиб. В другой же проекции никакого Игоря Коротина не явилось, и здесь судьба повернула иначе. Но не менее странно, чем там…

Валентин Данько, память

Собственно, 26 октября стало пиковой точкой в цепи тех событий. А с чего начался их отсчет?.. Потом Валентин много раз задавал себе этот вопрос, у него были годы на это. И постепенно пришел к выводу: где-то примерно за неделю до пика. Какое-то пустячное событие, на которое не обратил внимания, не запомнил, ясное дело… ну, а сейчас тем более не вспомнить. Но оно было! Может быть, решение директора перевести официанта Данько в дневную смену. А может, то, когда он уж слишком нагло обсчитал клиентов, после чего директорское терпение лопнуло… Может быть. А может, и совсем не это. Кто знает! Неведомый миг, секунда, первая песчинка, упавшая на весы судьбы, — с нее все и пошло.

Двадцать пятого поворот обозначился ясно, хотя Валентин этого тогда не понял.

Ему позвонил участковый, назначил встречу. Встретились, поговорили. Валентин ушел весь в тягостных мыслях.

Конечно, участковый ничего не знал о подвигах своего агента на пару с Ломом. Но Валентин-то выводы сделал. И решил не сегодня завтра перетереть с Толяном эту тему.

Ну, а завтра — вот оно, то самое двадцать шестое октября.

Точно так же Данько скучал в пустом зале, злился на директора, заходил на кухню и вел там долгие пустые разговоры с поварами и администраторшей… Наконец он захотел по малой нужде, пошел, отлил, а когда вышел, прямо на него наскочил ввалившийся в вестибюль Лом. Вот уж правда, что на ловца и зверь бежит!

— О! — вскричал Толян. — Валька, брат! Опохмели, братан, помру!..

— Ладно, — сказал Данько. — Спрячься в гардеробе пока.

Он сбегал в кухню, плеснул в стакан грамм сто, прихватил два соленых огурца.

— На, лечись, — сказал он Ломову.

Пока тот с вожделением пил водку, затем смачно хрупал огурцом, Валентин думал. Разные чувства боролись в нем.

С одной стороны, их криминальный бизнес приносил неплохой доход, и скопидомный Валентин тихо радовался, грел душу, по вечерам пролистывая сберкнижку, — было у него такое развлечение. Но с другой стороны…

С другой стороны, опасность была нешуточная. Капитан — старый лис, умный, хваткий мужик — уловил что-то подозрительное в прямой близости от них, Ломова и Данько. И сколько б ни ласкали глаз цифры в книжке, шкура дороже, это как пить дать.

Валентин глянул в проясненное лицо подельника:

— Базар, Толян, есть взрослый.

— Ну, шуруй, — позволил Лом.

Данько сосредоточился, постарался все изложить предельно доступно, правда, зеркально исказив свои взаимоотношения с милицией. С его подачи выходило так, что у него там есть человечек, который регулярно информирует его, Данько… Толян слушал — и чем дальше, тем яснее на его грубом лице проступала усмешка превосходства. Валентина это даже задело, и закончил он свою речь словами:

— …а ты вообще-то чего ржешь?

— Да так. — Лом ухмыльнулся загадочно. — Этот твой мент слыхал звон, да не знает, где он.

Официант сперва не понял, а потом до него дошло:

— А ты хочешь сказать, что знаешь?

До сих пор по жизни Анатолию Ломову был доступен только один способ доказать свое превосходство над другими — кулачным боем. А тут вдруг Валентин понял, что его кореш куражится неспроста, что он испытывает упоительное, до сих пор ему не знакомое чувство обладания тайной, скрытой от всех. Валентин не отличался быстротой мысли, но догадаться, что Толяну и хочется и колется поделиться этой тайной — особо большого ума не надо. И он сумел раскрутить хмельного Лома. Тот покочевряжился, но недолго.

— Ладно, — наконец-то согласился тот. — Расскажу тебе все как есть, до копейки. Но только смотри: вякнешь где — обижайся, Валек, на себя. Я не посмотрю, что мы с тобой кореша с соплей. Попишу на глушняк! И всего делов.

Валентин заверил, что он — могила. И Лом рассказал ему всю правду.

Вот только, слушая эту правду, Данько чувствовал, что глаза у него вылезают из орбит, а уши… Слушать-то он слушал, а ушам своим не верил.

— Толян! — вскричал он чуть не в полный голос, оглянулся с перепугу, понизил тон: — Толян, это ты что, в самом деле что ли?!

— А чё? Я тебе чё, артист что ли? Массовик-затейник, блин!

— Да ты… Нет, Толян… да у меня это в башке не укладывается! Нет, ну это бред какой-то!

— Сам ты бред! Я ж говорю: этот мужик, он… да он не то что другие. Он круче всех! Когда я с ним, мне все, на хрен, по колено… Ну, это надо самого его видеть, так не скажешь. Ты бы увидел — и ты бы охренел. Это… — Здесь у Толяна словарный запас закончился, и он хищно раскинул руки. — Это… Это всем жопа! — заветные слова все же нашлись. — Всем ментам, всей этой херне! Понял?