— Нет, если бы я был простой матрос, у меня были бы огромные янтарные мозоли вот здесь. — Он потыкал пальцем правой руки в ладонь левой. — От постоянного общения с канатами. А если бы я был рыбак, руки у меня были бы в мелких порезах.

Белокурая красавица встала и приложила к лицу платок.

— Ты плачешь, почему?

— Нет, я не плачу.

— Ну скажи мне, как меня зовут, скажи. Я не требую, чтобы ты назвала свое собственное имя, если хочешь, храни его в тайне, но открой мне мое, мое!

Она медленно покачала головой из стороны в сторону, не отрывая платка от губ.

— Ведь я все узнаю сам, ведь и так уже о многом догадался. Я молодой английский офицер, по имени, по имени…

Тут Энтони стал медленно клониться на свою подушку и через несколько секунд уже мирно спал.

— Не может быть, не может быть, — тихо, сквозь мелкие быстрые слезы бормотала Аранта.

— Ты не веришь мне?

— Нет, Элен, я верю, верю!

— Тогда почему ты плачешь?

— Именно потому, что верю.

Элен обняла ее за плечи.

— Да, ты действительно очень любишь своего брата.

Аранта попыталась перестать плакать.

— Он всегда был у нас в семье самым лучшим, и мама, пока не умерла, и папа, и я, конечно, — все мы не могли на него нарадоваться. Он был красивый…

— И остался.

— И умный.

— Конечно.

— И великодушный.

— Тут мне нечего сказать.

— Он как ангел был, Элен. Там, в поместье, даже крестьянки приходили на него посмотреть и молились за него. Что с ним могло произойти?!

Сабина беспокойно завозилась на своем ложе.

— Любовь, — сказала Элен, вздыхая, — это огромная сила, и человек никогда не знает, какой она окажется для него — доброй или злой.

Аранта всхлипнула.

— Что же теперь делать?

— Не знаю, Аранта, не знаю. Я не могу полюбить твоего брата, хотя и сознаю, что я являюсь причиной его мучений. И не прошу тебя, чтобы ты пошла против него и помогла мне. Я рассказала тебе все, а ты поступай как знаешь.

— Я помолюсь святой Терезе, она вразумит меня.

Девушки поцеловались.

— А дон Франсиско? — осторожно спросила Элен.

— Он действительно очень плох, на него сильно подействовали твои слова.

— Это меня сильно огорчает.

— Я попытаюсь, я попытаюсь, Элен, рассказать ему все, но не знаю, перенесет ли он это.

— Я ни на чем не настаиваю. И даже не прошу, — грустно сказала Элен, — я так сама несчастна, что не желаю быть причиной чьих бы то ни было несчастий.

Аранта ушла, всхлипывая, грустно улыбнувшись пленнице на прощание.

Целый день прошел в томительном для Элен ожидании. Но даже это ожидание было лучше прежней безысходности. Она не притворялась, говоря, что ей жаль отца Аранты, она мысленно ставила себя на место маленькой испанки и лишь тяжело вздыхала. К столу она не выходила, сказавшись больной.

К вечеру следующего дня к ней в комнату вошел дон Мануэль. Он был в черном бархатном, шитом золотой нитью мундире алькальда. Сняв шляпу, он церемонно поклонился своей гостье-пленнице. Сабина суетилась, придвигая кресло господину. Он проигнорировал ее усилия и уселся на банкетку, на которой совсем недавно происходили взаимные излияния двух девушек.

— Чему обязана? — спросила Элен.

Дон Мануэль усмехнулся.

— Вы сегодня выглядите значительно менее уверенной, чем за вчерашним обедом.

— Боюсь еще одним неловким движением нанести душевную травму вашему отцу.

— Похвальна, очень похвальна ваша забота о моих родственниках.

— Ваш тон настолько ехиден…

— Еще бы, мисс! Вы доводите до припадка моего престарелого и больного батюшку, до слез и истерики — мою недалекую и богобоязненную сестру и при этом говорите о каких-то своих сожалениях.

— Но вспомните, кто был виновником моего появления здесь и всей этой ситуации, в которой мне приходится поступать подобным образом?

Дон Мануэль помолчал, разглаживая красно-синие перья на своей шляпе.

— И тем не менее, мисс, я рассматриваю это как объявление войны. Вами — мне. Хочу вам сказать, что затеяли вы ее без всяких шансов на успех. Ваши родственники не знают и никогда не узнают, где вы находитесь. Сестра моя — союзник слабый и непостоянный. После разговора с вами она на вашей стороне, после беседы со мной — на моей. Отец? Он скоро умрет. К сожалению. Но и без этого власть в городе принадлежит мне. Причем на совершенно законных основаниях. Я был специально прислан сюда из Мадрида, чтобы сделаться местным алькальдом. У вас нет ни одного шанса возобладать надо мной.

— То есть победа у вас уже в кармане?

— Почти, — улыбнулся дон Мануэль, — это теперь только вопрос времени.

Элен повернула к нему голову и внимательно посмотрела ему в глаза.

— И какою вам представляется победа в этой войне?

Дон Мануэль продолжал ласкать свою шляпу, словно породистое домашнее животное.

— Когда вы признаете свое поражение, вы сами попросите меня, чтобы я взял вас в жены.

— Но ведь я не люблю вас.

— За это будет вторая война.

Дон Мануэль встал, надел шляпу и, не торопясь, вышел из комнаты.

— Лавинии Биверсток нет в Порт-Ройяле?

— Точно так, милорд, — кивнул лейтенант Уэсли, длинный, худой, унылый валлиец. Ему было поручено наблюдать за домом юной плантаторши.

— А где же она?

Уэсли развел руками.

— Дайте мне поручение, я попробую узнать.

Губернатор сидел за столом вместе с лордом Ленгли, который никак не мог понять, почему столько внимания уделяется этой самой мисс Биверсток, и поэтому делал максимально значительное лицо.

— А как вы узнали, что ее нет, Уэсли?

— Проговорился помощник садовника, мои парни угостили его в «Красном льве», и он…

— Понятно, Уэсли. Можете идти. Да… знаете, когда вам нужно будет в следующий раз тратить казенные деньги, используйте «Золотой якорь».

Лейтенант козырнул и удалился.

— О чем мы говорили с вами, сэр? — обратился губернатор к лорду Ленгли.

— О фортификации.

— Так вот, сегодня мы больше говорить о ней не будем.

— Сэр!

— Не сердитесь, лорд Ленгли, просто наступил момент, когда я должен предпринять несколько решительных шагов.

Сэр Фаренгейт надел сначала шпагу, потом шляпу. Лондонский инспектор догадался, что его выпроваживают, и даже, кажется, не очень вежливо. Он, надувшись, встал.