Поскольку на борту теперь было два новичка, то, вполне естественно, они подружились, тем более что именно я нашел Микала на берегу этого Богом забытого островка и привел обратно в мир людей. А если по правде, мы стали неразлучны. Хотя я был более опытным моряком — странное ощущение для человека, общение с водой для которого сводилось к барахтанью в горных ручьях, — но бешеная энергия Микала с лихвой восполняла недостаток умения. Я научил его тому немногому, что знал сам, но он был из молодых, да ранних, так что скоро команда обнаружила — у нас имеется ученик, желающий знать все. К тому времени, когда мы прошли остров Ратлин у северо-восточного побережья Ирландии, он с восторгом новообращенного уже вовсю болтал о морских узлах и галсах.

Анна увязала свою черную гриву в три толстых и коротких косы, заплетя их от основания черепа. Вид был немного странный, но она выдала это за фасон, принятый в ее селении, что оказалось вполне достаточным. Микал был, к счастью, слишком молод, чтобы уже начать бриться, а поскольку Анна голодала наряду с остальными, лицо ее выглядело худым и вполне мальчиковым. Как я уже говорил, мы были неразлучны, но скрывали это от остальных членов команды. На борту корабля, в открытом море бывает крайне мало моментов, когда можно остаться наедине, но мы с Анной искали и находили их, как ищут и находят золотой песок в речных наносах. После того первого, укрытого ночкой тьмой поцелуя — первого в моей юной и безгрешной жизни — все мое существо, и душа, и тело, было занято одной Анной. Мы все время старались прикоснуться друг к другу, и ее касание словно выбивало из меня сноп искр, которые, я был почти уверен, могла заметить команда. Иногда нам удавалось несколько минут подержаться за руки — это было отчаянное переплетение пальцев, единственный выход накопившейся страсти. Она частенько шептала мне на ухо ужасно порочные слова — ей страшно нравилось потрясать мою безнадежно невинную душу, — и мне казалось, будто палуба встает дыбом под ногами, хотя море было спокойно. И три раза — всего три! — мы поцеловались, страшно опасаясь, что нас застукают, но полные огня и желания, хотя и готовые разбежаться при первом же звуке приближающихся шагов. Это была сущая пытка, но такая чудесная! По правде говоря, я считал, что даже если это станет вершиной моих земных блаженств, то уже почти достаточно. Но если проснулась плоть, ее заставит замолчать только смерть, а Анна разбудила меня, как солнце пробуждает весной землю.

Довольно странным диссонансом всему этому — как ложка дегтя в бочке меда — стало стремление Павлоса во что бы то ни стало обучить меня всем тем боевым искусствам, о которых я никогда и не думал. «Тебе здорово повезло, — твердил он мне, — что ты умудрился осилить этого островного безумца, ведь твоя неудачная атака могла легко привести к гибели Анны и, — это он подчеркивал особо, — к твоей собственной смерти, что при данных обстоятельствах было бы даже предпочтительнее». И вот началось обучение — каждое утро на меня наваливалась целая коллегия учителей: Хорст, Димитрий и сам Павлос. Димитрий, который неофициально считался на борту лучшим фехтовальщиком, начинал занятия сразу после восхода солнца, когда день еще толком не занялся. Я их считал именно таковыми, хотя это были и не совсем занятия — гораздо больше, чем просто занятия: яростные игры, помогавшие оттачивать мастерство и дающие выход любым негативным эмоциям — злобе, ярости, которые в противном случае могли перерасти в настоящее кровопролитие. В свое время я должен был присоединиться к этой melee, но, как показал первый урок, при нынешнем уровне подготовки проиграл бы даже коту Фафниру. Я вышел против Хорста — мы оба вооружились тупыми мечами и маленькими круглыми деревянными щитами. Копируя позицию своего партнера, я присел, чуть сгибая колени, выставил вперед шит и поднял меч. Но Хорст в мгновение ока выбил мой меч краем щита и сбил меня с ног, поддав плечом. Я не успел даже вякнуть, как он уже сидел у меня на груди и давил щитом на горло.

— Ты уже мертвец, — провозгласил он с ледяной улыбкой. А затем почти час демонстрировал мне, какими разнообразными способами я могу умереть, в те короткие промежутки времени, когда я уже доставал меч из ножен, но еще не успевал решить, что с ним делать дальше. Результаты этих упражнений не слишком вдохновляли, но на следующий день я действовал уже чуть быстрее, а еще через день, выйдя против Димитрия — который успел три раза ткнуть меня тупым острием и показать, как он протыкает мне брюхо, — вдруг почувствовал, что прежний я куда-то исчез; прежний Петрок, неуклюжий и спотыкающийся, испарился; а когда я пришел в себя, Димитрий неудержимо хохотал, а из носа у него текла кровь.

— Великолепно, Петрок! Да-да! Ты уже кое-чему научился! А ну еще разок!

Теперь я не терял хладнокровия; казалось, словно испуганного, ни к чему не приспособленного Петрока втиснули в ту же шкуру, что и мужчину, который действует, повинуясь лишь холодному жестокому инстинкту. Со временем я забуду про это раздвоение личности и пойму, что просто даю себе свободу, используя собственное тело легко, как делает ребенок. Но сначала, хотя я учился быстро, а потом еще быстрее, мне было не по себе, будто мной завладел какой-то зловредный, жестокий дух.

Перед входом в устье Лиффи капитан приказал лечь в дрейф и вместе с Жилем отправился в баркасе на берег. Маленькую лодку так и швыряло на волнах серого беснующегося моря. День уже клонился к вечеру, когда они вернулись, и вслед за ними на борт подняли несколько больших тюков, завернутых в хорошо промасленные шкуры. К нашему удивлению, последовал приказ поднять паруса и взять курс на юг. Значит, в Дублин мы заходить не будем. Команда тихо поругивалась, но, сжав зубы, продолжала работать.

Неделю спустя, серым и туманным утром мы вошли в устье Жиронды, поднялись вверх по течению мимо низких холмов, иссеченных зелеными пятнами виноградников, и подошли к причалам Бордо. За время этого перехода ничего особенного не произошло, если не считать шквала с градом, налетевшего на нас, когда мы огибали Иль д’Олерон. И вот перед нами башни и шпили города, хорошо видимые на фоне прояснившегося в знак приветствия неба.

Порт был забит битком. Корабли всех видов и размеров теснились борт к борту по всей огромной гавани и еще стояли на якорях выше по реке, а мы продвигались мимо них на почти полностью зарифленном парусе. Огромные когги[44] стукались своими высокими и округлыми смолеными корпусами о рыбачьи барки и смэки[45]. Туда-сюда сновали лоцманские лодки и шлюпки, перевозя людей и товары с кораблей на берег и обратно. Над многими судами развевались хоругви и вымпелы, похожие на боевые, на бортах висели ярко раскрашенные щиты. Сквозь лес раскачивающихся мачт виднелась набережная, кишащая людьми: не только матросами и грузчиками, разгружавшими или нагружавшими корабли товарами и тащившими их на склады, но и группами вооруженных людей — они стояли, сидели или бегали взад-вперед без какой-либо видимой цели. Там и сям торчали пики и алебарды, а над водой разносились барабанный бой и крики.