— Сейчас мы проедем в сады, а в следующий раз мы еще заглянем в город, и на верфь, сегодня уже много времени прошло, и мне нужно вернуться к правителю, — он взял меня за предплечье, и помог подняться в карету.

Мы так и не спустились в нижнюю часть города, но я и отсюда — как с верхней лестницы видела, что внизу нет таких заборов, таких широких дворов. Внизу были небольшие, словно курятники, дома, что жались друг к другу, словно в надежде согреться. Но ведь те дома, на верху, что мы проезжали, они тоже старые, тогда откуда такие большие участки под дворы? Они покупали участки у соседей, или просто выгоняли их?

Мы двигались от города быстро, было заметно, что одрус нервничает. Как только мы подъехали к дверям замка, он быстро вышел, попрощался, и сказал, что через несколько дней сообщит о нашей следующей поездке, а пока я могу отдыхать, гулять в саду, и придумывать новые, только веселые песни.

Будут тебе веселые песни, хлеба ты здесь организовал, а теперь тянет на зрелища? Конечно, только вот какие зрелища тебе ближе?

Я вспомнила пару веселых песен на случай встречи с Ваалом, и его просьбы развеселить его. День прошел информативно, но, скорее всего, меня не повезут по бедным улицам, а жаль. А еще, меня тянуло на берег — к верфи, там были мои единственные ворота из этих земель. Нужно понять — насколько возможно сбежать отсюда.

Я уже засыпала, а Сига вышла по делам, когда в дверь поскреблись. Я осторожно встала, подошла к двери.

— Сига? Сига, это ты? — было странно, ведь моя служанка входила тихо и осторожно, никогда не стучалась.

Я резко открыла дверь, за ней стояла Оми. В коридоре слабо горели несколько свечей, но было отчетливо видно, что лицо ее было в синяках и кровоподтеках, ее мелко трясло, и она с трудом сдерживалась, чтобы не заплакать.

— Тала Сири, можно мне войти к вам? — она говорила, а я уже за руку тянула ее в комнату.

Закрыла дверь, провела девушку к небольшому канделябру с тремя горящими свечами, там было относительно светло. Где же шляется Сига, надо промыть раны.

— Что случилось, Оми, говори, не бойся, я никому не расскажу. — я смачивала полотенце из кувшина и протирала ее лицо и шею, под глазом расплывался огромный синяк, нижняя губа распухла и кровоточила, царапины проходили от шеи до груди.

— Оми, не молчи, раздевайся, расскажи мне все, я попробую помочь тебе! — я чуть не кричала на нее, когда вошла Сига. Она подошла к нам, и опустила глаза.

— Сига, неси этот напиток, что пьют маленькими глотками, и жжет во рту. — я подталкивала ее в спину, и она наконец вышла.

— Тала Сири, мне больше не жить в этих землях, меня отправят на рудник. Я не хочу выходить замуж за охранника правителя Улааля, я хочу быть с другим человеком. Я хотела, чтобы мой отец и моя мать заступились за меня, и воспротивились этому приказу, я могу много работать на полях, в садах, я могу ухаживать за животными, но я не хочу жить с охранником Суром — он бил своих сестер до крови, а когда пил жгучую воду, мучил ягнят, он будет и меня бить. Мой отец и моя мать побили меня, и выкинули из дома. Сказали вернуться в замок, и сказать, что я упала. У них еще две дочери и два сына, у них нет своего дела, они трудятся на полях, работают в мастерской гончара и на общей кухне.

— Тебя заставляют выйти за него? — я вспоминала рассказ Сиги о том, что к началу тепла охранникам, что отслужили положенный срок не покидая замка, правитель дает в жены девушку из служанок, и небольшой дом с участком земли. Стражник продолжает служить, но теперь он может работать посменно. Его жена уходит из замка, и занимается хозяйством и детьми.

— Да, через десять и десять ярких нас обручат, и отправят в наш дом. Пять ярких мы будем вдвоем. Я боюсь его, тала Сири, я не знаю что мне делать и куда мне идти, я лучше утоплюсь. — она села на пол, и громко заревела.

— Не, не, Оми, тихо, иначе Шанари услышит нас, и выгонит тебя отсюда. Молчи, сейчас Сига принесет самогон, и мы обработаем раны. Нужно сесть, и подумать. Расскажи мне о человеке, которого ты любишь, с которым хочешь быть. Он любит тебя, он заступится за тебя? — Я говорила строго и четко, и она перестала плакать.

Вошла Сига со стеклянной кружкой, полной самогона. Интересно, теперь в кухне будут думать, что я пью как лошадь? Сначала, не предупредив, что в кружке, я дала ей отхлебнуть, потом вылила самогон в плошку, и обмакивая полотенце, протирала жгучей водой, как она назвала алкоголь, ее лицо и шею. Она ойкала, но терпела.

— А теперь, моя дорогая, садись на кровать, бери кружку с отваром, и очень тихо, шепотом, рассказывай мне все, только не утаивай деталей.

— Сига, — строго подозвала я девушку к себе, — подставь под ручку двери стул, как я учила, садись на него, и начинай петь. Давай, «Я прошу, хоть ненааааадолго, боль моя, ты покиииинь меня» вот эту пой, ты ее выучила. Пой громко. Как закончишь, начинай сначала — за одно повторишь. Сига затянула песню, и в комнате пахнуло "Семнадцатью мгновениями весны".

— Тала Сири, у меня две сестры и два брата. Отец был рыбаком, он раньше продавал много рыбы, и нанимался работать в поле в сезон. Женился на маме еще до того, как наши земли стали меняться. Мама жила в семье, собирали легкое дерево, его варили, мяли, и делали ткани на деревянных станках. Они даже привезли из лесов семена больших листьев, и червей, что съедают их, и делают тонкую нитку вокруг себя. Руками пахали поля. Половину полей они засадили этими листьями, а когда выпустили червей, пришли охранники, и забрали поля. Мама вышла замуж за папу, но ему тоже запретили ловить рыбу постоянно. Ловить рыбу можно было только один раз в десять дней. В этот день теперь вся деревня выходит на лодках и плотах, и ловят очень мало, потому что больше шума, и все ругаются.

Оми отпила отвара, и я заметила, что она охмелела, но и боль ее, видимо, поутихла. Глубоко вздохнула, и продолжила:

— Сначала родилась я, тогда отец пошел работать везде, где нужны были работники. Мама дома делала ткани тайком в амбаре с двумя овцами, я постоянно была с ней там, и она закрывала станок сеном, когда уходила домой. Ночами она укладывала меня спать, и шла в лес рубить легкое дерево. Отец так уставал, что его храп всегда был мне как песня для детей. Так у нас были ткани для одежды. Продавать ее запретили. Мы могли только обмениваться, и мама меняла ткани на еду и обувь для отца. Потом родились вместе две сестры. Когда я стала как три руки, меня привели к Шанари — правитель набирал в замок служанок.

— Что значит три руки, Оми? — я даже отдаленно не представляла какой это возраст.

Она показала три раза пять пальцев, это значило, что ей было пятнадцать лет. Сейчас ей семнадцать.

— Шанари научила нас правильно ходить, говорить, помогать женщинам в замке, иногда, когда гостей не было, нас отправляли на поле замка, там мы собирали пушистые цветы, которые в кровь ранили руки. Но большее время мы красиво одевались и гуляли по замку. Нас хорошо и вкусно кормили, мы были красивее, чем все горожанки. И я думала, что я самая счастливая, и мне найдут хорошего мужа и дадут дом — это большая удача, если у мужа есть такая служба. Мне не дают деньги, но отец может взять из моего наследства, которое собирает Шанари, если они будут голодать. Сейчас мои сестры тоже должны прибыть в замок, потому что они тоже очень красивые.