Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После того раза, когда он ей посоветовал зря не тренькать, а всерьез заняться инструментом, она исчезла с его горизонта. Дала себе слово — ни за что никогда она не будет торчать там. Так бы и было. Если б не встреча у Ритуси.
Девочка эта кончала Гнесинское училище по классу фортепьяно, у нее собралась разношерстная компания: студенты, молодые специалисты, в основном из «ящиков», артистическая молодежь. Многие слова были здесь непонятны — свинг, хит, цветовая музыка, шейк. Споры в доме Ритуси казались Любке глупыми. В тот раз народу было меньше, приятель хозяйки задал вопрос об ансамблях, которые Любка предпочитает, она не раздумывая ответила: «Брызги». Ритуся, бледнолицая, измученная постоянным недосыпанием, подмигнула своему парню и показала глазами на дверь. В проеме стоял Куранцев. Сколько раз Любка видела его на концерте и вблизи, думая, что когда-то, в другой жизни, он был борзой собакой, а теперь встал на задние лапы, в его вытянутом сухом теле ощущался оглушительный заряд бьющей через край энергии, передававшейся присутствующим. И сейчас было то же. В комнате как бы все двинулось ему навстречу, он был чем-то наэлектризован, скорее всего только что пережитым успехом, — конечно, он был этим заряжен, ему хотелось разрядиться.
Когда-то отец упоминал о своем помешательстве на тогдашнем короле джаза Волкове, который в пятидесятых был богом, мечтавшим играть новую музыку. Видно, у Любки это было фамильное, видно, у обоих джаз был в крови. Никогда она толком не расспросила Митина, какую музыку играл Волков, где он сейчас. Она предпочитала не касаться скользкой темы, связанной с «Брызгами», чтоб не обнаруживать, где она мотается до ночи.
Куранцев уселся в углу дивана, блаженно улыбался, курил, помалкивая. Ритусин парень что-то громко сообщал, интересничал, в какой-то момент Куранцева представили Любке, из вежливости он пригласил на концерт «Брызг». Он никогда ее не узнавал, всегда все было заново. И в тот вечер у Ритуси и потом он не соединил эту гостью с девчонкой, торчавшей у него за сценой, так позорно провалившейся на испытании с гитарой. Все было заново, все — как после первого знакомства.
В зеленоватом свете комнаты Куранцев выглядел белозубым, светлоглазым, чуть более усталым. Часа через полтора он подсел к ней, им овладело тихое, задумчивое состояние. Интонации, мимика — все было приглушено, словно он уже растратился, выпотрошился до основания и теперь экономит на движениях и голосе. Сейчас, сидя в зале, когда они уже были давно близки, Любка знала, что в жизни он вообще чрезвычайно скромен, приглушен. Он как бы живет в полусне, вполсвиста, пока не включается свет, электроника, не вселяется в него музыка, профессия, тогда он развивает бешеный темп, невероятно выкладываясь.
Потом у Ритуси они поужинали, раза два потанцевали под кассеты с «АББОй» и «Бригантиной», говорили мало, может, и вообще не говорили, он не пытался ничем заинтересовать ее, покрасоваться успехами. Не приставал. Видно, этот музыкант прекрасно умел отдыхать и расслабляться в присутствии любого человека.
Часов в одиннадцать они ушли. Куранцев пошел провожать ее, по дороге тоже молчали; у ее квартиры он приостановился, для него еще было не поздно. Трясясь, как на морозе, она нагло, в упор посмотрела на него и сказала: «Все в порядке, не волнуйся, никого нет». Он ее сразу понял, стал что-то прикидывать в уме, топтался на месте. Из чистого упрямства, умирая от страха, она начала настаивать: заходи, рано еще, я тебе покажу кое-что. Она уговаривала себя: пусть все будет, ты же этого хотела столько времени, пусть он будет первым, разве плохо? Но его что-то останавливало. Тогда она с притворной смелостью вошла в свою квартиру, включила свет и, скинув плащ, усмехнулась ему прямо в лицо: а где же мужская инициатива? Он зашел.
После той ночи он чуть свет исчез, чмокнув ее полуспящую. Он ничего не предложил, не обусловил, ушел, и все! На многие месяцы. Вот как сложилось. Он не удосужился ее запомнить и в тот раз. Она все думала: какой бесцветной, бездарной она, должно быть, была, если не оставила ни малейшего следа в его памяти. Памяти глаз, пальцев, запаха. Но, видно, судьбе надо было свести их снова, чтобы она попала в его гороскоп. Ведь по какому-то раскладу звезд она много месяцев спустя шла мимо клуба, когда выступали «Брызги», а в Большом зале Консерватории дирижировал Тиримилин. По этому же гороскопу Куранцев не успел отдать билет на концерт знаменитого дирижера кому-то другому.
Да, они все же оказались вместе после концерта. Он вернул ее, хотя она уже уходила, глотая слезы. Володя искал дирижера в служебной комнате, потом, упустив его, потащил Любку за город, в Хлебниково. Он даже не дал ей заскочить в тетке, она так и не предупредила ее, что задержится.
По дороге на дачу Тиримилина, в электричке, он успокоился, предложил ей согреться. Во внутреннем кармане куртки, которую он набросил на Любку, оказался малютка-термос как Дюймовочка.
— Вообще-то я не пью. Принципиально, — пробормотала она, пытаясь остановить краску, бросившуюся в лицо.
— Это кофе, — усмехнулся он и отхлебнул глоток, улыбаясь виновато. — Извини. Холодно, трясусь весь, пить я тоже не мастер. — Он уже устраивался на скамейке, подложив нотный футляр под голову. — И прошлую ночь не пришлось заснуть и сегодня не светит.
Она кивнула.
— Почему тебе позарез надо именно сегодня? — поинтересовалась она.
Он приподнял голову с футляра:
— Что?
— Ты вроде сказал, либо сегодня, либо никогда.
— А… — Володя сел, встрепенулся. — Тиримилин не сможет мне отказать. Когда у человека такой триумф, ему хочется, чтоб всем тоже было хорошо. — Он замолчал, раздумывая. У него была эта манера — разогнаться, разоткровенничаться, потом на полном ходу затормозить. — Я хочу показать ему свое сочинение, в которое страшно вложился. Ясно? Он не может не понять! — В лице мелькнула какая-то дьявольщина.
— А раньше ты не пробовал?
— Пробовал. — Он резко отвернулся, прильнул к спинке скамейки.
Больше она не спрашивала. Огни мелькали за окном,
