Сергей часто сидел хмурый, из-под сошедшихся бровей наблюдая за «весельем» честной компании, но не водить сюда всех не мог. Жрите, пейте, черти, ему за всё расплачиваться. Вон кровать огромная его ждёт. Водку пил хлёстко.

Однажды выждал момент, когда Нейдера не было, отодвинул резко тарелку, гикнул на весь стол и пропел частушку:

Как стол смеялся! Исида ничего не поняла, только смотрела на него своими фаянсовыми голубыми глазами.

Иногда всё, что было с ним раньше, весь бешеный водоворот его жизни, весь песенный плен, в котором он жил, вставал яркими картинами, будто отражаясь от тлеющего огня сердоликового перстня.

Прямо здесь, за столом у Исиды, вспоминал Царское Село, княжну Анастасию, её подарок – платок, её глаза девичьи, смотрящие с такой лукавой и ждущей надеждой. Нашёл он себе другую царевну. Вон пава какова…

В 1918 году 19 июля была в «Известиях» опубликована коротенькая заметка, крупными буквами – о расстреле бывшего царя Николая. Мальчишки-газетчики звонкими голосами кричали об этом на каждом углу. Кричали с тем же наглоразухабистым вызовом, с которым торговали папиросами: «„Ира“! „Ира“ рассыпная!!!» Разные слухи ходили – что и семью не пощадили. Не верил Сергей, что Анастасии, той простой, искренней девчонки, больше нет. Жива она!!! Он бы чувствовал. А вдруг её нет? Пот холодный, липкий. Как же нужно напиться, чтоб «подумать хоть миг об ином». Его письмо тех страшных расстрельных дней чётко отражает это состояние: «…думаю кончать в этой низенькой светелке… жить не могу! Хочу застрелица… Так прыгает по коричневой скрипке вдруг лопнувшая струна».

Однажды, попробовав доставленного ей красного вина, Исида удивлённо подняла брови: высший класс. Такое она только с Лоэнгрином пробовала, да у великих князей. Сказала Нейдеру. Тот пожал плечами: их это и есть, видать. Ком в горле пережал глоток. Понюхала вино, и показалось ей, что оно, красное, пахнет кровью. Разве она знала, что «рюс револьюс» пойдёт на такие жертвы? Отодвинула, пить больше не могла. Решила: раз она в России, будет пить только водку! Как её darling.

Она давала детям урок танца, когда он тихо вошёл и незаметно встал у стены. Когда его увидела, хлопнула в ладоши: всем спасибо! Можно продолжить в следующий раз. Гурьбой, обгоняя друг друга, неся птичий щебет звонких голосов, дети убежали. Ушёл и пианист, единственный, кто согласился работать с Исидой. Остальные, из тех, кто не покинул Россию, отказались. Потому что танец, по их мнению, может лишь изуродовать классику, а эта баба – вообще красная подстилка.

Сразу обвила Серёжу руками-лебедями. Ах, как долго его не видела! Со вчерашнего дня. Целовала сначала целомудренно, как статую, а потом – нежнее и нетерпеливее. Вырвался, подошёл к пианино.

– Кто это? – спросил по-русски, дополняя слова мимикой глаз. Указал на портрет Теда, вставленный в красивую рамку.

Исида его взяла, ласково улыбнулась любимому, такому изысканному лицу её «первого гения». Сергей ревниво перехватил её взгляд: так она смотрит только на него самого.

Она сказала:

– Тед. Мой гений. Тед – гений. Балшой…

Выхватил портрет из её рук. От гнева на щеках проступили два розовых пятна. Сунул под кипу нот…

– Всё! Адьё! Нет его!!!

Развёл руками. Оглянулся по сторонам. Где Тед?! Взгляд Сергея был недоумённым, а вся поза – бесконечно выразительной.

Исида радостно рассмеялась, как девочка, и махнула рукой:

– Адьё!

Сергей схватил её за покатые плечи, грубо тряхнул, сказал в лицо:

– Я – гений!!! Понимаешь?!! Я…

Очень часто теперь на Сергея волной накатывало мучительное чувство. Он даже точно знал, где оно жило. При этом неважно, был ли он рядом с Исидой или где-то ещё. Нечто подобное он испытывал когда-то давно с Зинаидой. Он тогда решил рубить узел, расстаться. Только то, старое, было не такое острое. Мучение его заключалось в дилемме: идти к Исиде или нет. Если он был у неё, ему было плохо, потому что не знал с нею покоя. Пирушки и постель. Постель и снова – шампанское. Вроде добрая баба, на русскую похожа, только уж больно живёт странно: будто каждый день – последний. И сквозь синие брызги глаз проступает какое-то бездонное отчаяние. Если же он уходил, ему и вовсе становилось невыносимо: тянуло к ней страшно, тошно, мучительно и нестерпимо. Будто ни вздохнуть, ни выдохнуть. Будто и жизни нет без её наивных, синих глаз, без глубокого, такого выразительного голоса, без её царственной походки… Вот такая «любовь – зараза», вот такая «любовь – чума. Подошла и прищуренным глазом хулигана свела с ума». Чувствовал себя попавшим в плен. Странная баба: окутывает, как тёплая волна, а двинуть рукой, ногой – нельзя. Пойманное сердце подсказывало: тянет его в пучину, мощной волной тянет, уходит песок из-под ног. Даже снился ему роковой размах её лебединых рук… Врёшь!!! Он пошлёт их. Не умрёт он, не умрёт – никогда!!! Где искать спасения? Снова – у Толика.

В небольшой кулёк из «Правды» складывал самое необходимое: бельё и бритву. Толик видел его, ухмылялся. Что, довела ненасытная баба? Дурак Толик, ничего-то он не понимает. Сергей рушился в постель и спал сутки. На следующий день приносили от Исиды записку, в которой она умоляла своего darling вернуться. Сергей её рвал в клочки. Уходил из дому, потому что знал, что будет дальше: Исида явится сама. Как-то раз вернулся на Богословский поздно. Шёл и думал: нет её там? Выдохнул: Толик сказал, что была, но ушла. Быстро, быстро. Строчки уже сложились в уме, осталось записать. «Низкий дом с голубыми ставнями…» Нет, сыро совсем… «С расписными ставнями…» Писал и черкал, снова черкал и переписывал с начала. Листки, как бабочки, слетали на пол. Стук в дверь грубо вырвал его из полного погружения в магию Слова. Толик уже спал. На пороге стояла Исида. Глазами грустными смотрела – будто гладила. Начала что-то лепетать. В нём поднялось бешенство: неужели не ясно – он не вернётся!!! «Излюбили тебя, измызгали – невтерпёж…» Бесстыжая, липкая баба! Выругал её матом, указал на дверь. Она стала повторять странные русские слова – так хотела успокоить его… Разозлился до темноты в глазах, схватил бутылку водки, что стояла у Толика, и на её глазах стал пить из горлышка. «На! На!!! Этого хочешь от меня!!! По-другому ты мне не понравишься!!!» Толик давно уже проснулся и наблюдал эту сцену. Исида опустилась на стул и закрыла лицо руками: она плакала. Сергей тоже сел, уронил голову на стол, в исписанные листки. Исида сквозь вуаль слёз смотрела на него, на милые, рассыпавшиеся жёлтые волосы. Хмель ударил ему в голову – хотелось ругаться, кричать, ударить её… Сжал кулаки. Вдруг почувствовал, что она взяла его за руку. Их пальцы переплелись, будто впервые. Отпустить их он не смог…

Сидели так долго, больше часа. По мере того как испарялись водочные пары, слёзы навертывались на глаза. Свет лампы падал сбоку, слёзы его казались каплями росы в незабудках. Она прижала его голову к себе.