встречную полосу, свернули и остановились чуть дальше, проехав машину и садившегося в нее человека.

Девушка с покачивающейся на тонком ремешке сумочкой взбежала по ступенькам, прошла в двери, ступила в отделенный от улицы стеклянными стенками зал, в котором, как донные рыбы в залитом светом аквариуме, двигались люди. Швейцара в шубе у входа не было. Хотя по штату ему, наверное, полагалось стоять на своем посту у гостиницы и в этот час.

— Она? — спросил мой водитель.

— Да.

— Если хочешь знать, — он повернулся ко мне и поднял сжатый кулак. — Я бы на твоем месте… Их сейчас, таких девчонок…

Я протянул ему бумажку, которую он взял, не взглянув на нее.

— Да ладно, чего говорить, — вздохнул он.

— Спасибо, — сказал я, в темноте пытаясь найти ручку замка.

— Вон там, — указал водитель пальцем.

Дверца открылась.

Я стоял на дороге, стараясь отыскать среди людей, ходивших или стоявших за стеклом вестибюля, ту, за которой ехал все это время. Пошел через дорогу.

25

Я подходил к гостиничным ступеням, когда несколько мужчин в костюмах расступились в фойе за стеклом, и я заметил ее, стоявшую у лифта рядом с невысоким, ей по плечо, человеком в белой рубашке и красно-коричневом жилете. Сняла шапку, тряхнула головой, посмотрела наверх, на стрелки-лампочки, указывающие приближение или удаление кабинок, стала расстегивать короткую шубку; жилетник смотрел на нее и, как мне показалось, говорил ей что-то, — я не видел его лица, обращенного к девушке. Девушка на него не смотрела.

Шагнула в стену. За ней ступил в лифт и человек в жилете — и еще двое, которым пришлось подбежать, чтобы успеть до закрытия дверей.

И что теперь? На какой из гостиничных этажей нес ее лифт? В какой из номеров лежал ее путь? И что делать дальше? Подняться к себе? Тогда пропущу ее выход. Вернуться к ней на квартиру и ждать ее возвращения там? К чему в таком случае была вся эта слежка, погоня, езда на красный свет и сочувствие пожилого, легковерного водителя автомобиля?

Так и не решив, что делать, я вошел в гостиницу. Из людей, стоявших за стойкой, я не узнал ни одного. Новая смена?

Как часто случается, выход нашелся сам собой: оглядывая зал, я обнаружил в конце коридора кафе, о котором мне уже рассказывали этим вечером; раздумывая, прошел к нему, сел за первый столик, из-за которого был виден весь вестибюль. Кафе, полное народу, шумное, с «живой» музыкой, наверняка будет работать еще долго. Я взглянул на часы. А когда поднял голову, передо мной стояла официантка. Какие они здесь шустрые!

— Что будете заказывать?

— Я еще не решил. Я только пришел.

— Вот меню, — сказала она. — Выбирайте.

Улыбнулась и упорхнула. К другому столику, где улыбалась так же сердечно, как только что — мне.

А мне повезло, понял я, оглядев кафе: несмотря на довольно позднее время, все его столики были заняты. Кто пил пиво, кто — вино, кто трудился вилкой, ножом или ложкой, кто молчал, кто говорил, кто курил, кто вытирал губы салфеткой; я был самым одиноким в этом кафе: мой столик был единственным, за которым сидел один человек. Я раскрыл меню.

Все было дорого, все было слишком дорого. Самым дешевым в меню был омлет, затем шел какой-то шеф-поварской салат, потом — рыбный салат, после чего цены совершали значительный прыжок. Я остановился на рыбном салате. Поделился своим выбором с официанткой. К двери со стороны лифтов прошли трое мужчин. Оказалось, что салат состоит из лоскутков лосося, палтуса и семги, красиво разложенных по блюду. Я был голоден: поесть в самолете мне не удалось. По залу к двери пробежала девушка, но совсем не та, которую я ждал. К салату полагались булочки, усыпанные маком, и масло вколотой оболочке. Нужно быть внимательным, чтобы не пропустить ее.

Краем глаза я уловил в фойе движение, поднял голову: господин в костюме, неторопливо двигавшийся в сторону кафе, заслонял от меня девушку, бывшую уже у самой двери. Я вскочил со стула, чувствуя сердцебиение, — нет, не она.

Я уже решил, что расскажу ей обо всем: и об обмане, начавшемся невольно, и о том, что случилось с тем, за кого она меня приняла, и о том, какова цель, пусть и довольно смутная, моего к ней визита. Оставалось надеяться, что она сможет понять и простить меня, а самое главное — захочет рассказать, что знает о Викторе.

Кстати, стоит ли говорить ей, что в своем дневнике он убил ее, да еще и таким чудовищным способом?

Навстречу господину, осматривающему кафе, вышла улыбчивая официантка, с первых же слов перешедшая с русского на английский: господин был иностранного происхождения.

Кстати, в России мне всегда удавалось определять иностранцев практически безошибочно, и не только по одежде, качеством и количеством которой мы когда-то так отличались от жителей иностранных держав, включая и наиболее завалящие из них. Не был исключением и этот человек, которого я и заметил-то лишь оттого, что он помешал было моим наблюдениям за выходящими из гостиницы.

Почему, едва взглянув на него, я сразу понял, что он — иностранец? Многие мужчины, сидевшие в этом кафе, были в костюмах, в том числе в белых рубашках и при галстуках, — и тем не менее, глядя на них, я нисколько не сомневался, что большинство из них — мои земляки, мои соплеменники, мои компатриоты. Возможно, причина заключалась в характерном складе черт, определенном строении лица. Особом его выражении, — а если идти дальше — ином образе мыслей, ином характере чувств, формирующих, в конечном итоге, и выражение лица, и его склад и строение черт? Или господина выдавала сугубая белизна рубашки, достигнутая благодаря особым люминесцентным добавкам дорогих стиральных порошков? Девственная чистота и несминаемость пиджака и брюк, словно носящий их в жизни не сгибал ног в коленях, не садился, не облокачивался, не прислонялся ни к чему на свете? Особая способность поблескивать обувной кожей, вычищенной и натертой до безупречного глянца?

Несмотря на мой недавний голод, еда не доставляла мне удовольствия. Больше того: мне приходилось заставлять себя съедать каждый кусок рыбьего мяса, отделяемый с помощью вилки и ножа, проглатывать каждый кусок смазанного высококачественным маслом хлеба. В то время как сидел я в этом уютном, по московским меркам, кафе и со всеми удобствами насыщал свое тело рыбой, девушка — подарившая мне недавно столько тепла, обладавшая такой бездной невостребованных чувств, самоотвержения, добра, грусти, ласки, заботы — сама служила кому-то пищей, насыщала собой анонимного постояльца дорогой гостиницы, исполняла