— Ага!.. Вот оно!.. Моя мысль уже рвалась на свободу?

— Что-то вроде, милый.

— Я сойду с ума… Еще одно прочтение прошлого… Оля!.. Но не был же я в тот судьбоносный час без трусов?

— Был, дорогой.

— Точно?

— Насколько я помню… Именно нагота, возможно, и подвигла тебя на мысль о цензуре. Ты вдруг вскрикнул — человек должен быть совсем открыт. Гол. Наг!

— Верно! Верно!.. А ты — я вспомнил — варила кофе. Запах жутковатый, пригорелый. Кофе каждый раз был наполовину ячменный, дешевый.

— Я небогата, дорогой. Ты же знаешь.

— Да, да… Пригарок помню. Мы бедствовали. Ты варила кофе. Но почему ты тоже? почему голая?

— Было жарко.

— Ты так странно стояла… У плиты… Голая…

— Дешевый кофе должен развариться.

— А чуть дальше, фоном, сзади тебя играли краски… Эти его самые буйные! Яркие! Явно же наш московский, домюнхенский его период!.. Ты стояла на фоне обтекающих тебя красок. Дифракция света! Ты сияла!

— Как ты все помнишь, милый!

Артем обернулся к своим юным помощникам:

— Суперважно!.. Запишите. Женщина и краски, они совместились… Ольга, заслоняя собой, настолько вписалась, врезалась в те буйные краски… А сумасшедшие краски, играя, настолько впились в ее наготу, что я опешил… засомневался — откуда у нашего абстракциониста вдруг ню?.. И какое ню!

* * *

Батя решился вступить и сказать. Он медленно разливал вино — задерживая время, наполняя Ольге и Инне шипящие бокалы.

— Оля и Инна. Прошу вас. Я хотел бы выпить с вами и за вас. Не откажете?

Сестры не нашли скорого ответа.

— Прошу. Пожалуйста… Мне это важно сейчас.

Сестры молчат.

А тут и Артем подошел к столу поближе:

— Сумерничаем при свечах?.. Это так по-московски.

— Будьте с нами.

— Я слышал тост… Хотя и неприглашенный, я тоже с удовольствием выпью за сестер. За Олю и за Инну… Вы, Сергей Сергеич, если я вместе с вами — не против?

— Буду рад.

— Когда мало знающие друг друга пьют вместе — это тоже так по-московски.

— Оля! — Артем воодушевлен. Так остро, так хватко возвращается разбуженная память. — Оля! Я ведь уехал — честно зарылся в черноземы. И совсем не знаю этот год твоей жизни.

Инна вперебив бросается сестре на выручку:

— Оля!.. А помнишь, та старушка, что хотела умереть обязательно во время поездки в Питер. Я еще кое-что про нее вспомнила. Она подкрашивала губы.

Артем тотчас и с удовольствием переключился на Инну — потягивая шампанское: — Помню! Прекрасно помню, Инна! Ты ездишь с экскурсиями… Небольшая группа. В основном женщины… Ездить удобно. Недорого. Я все помню, кроме старушки с подкрашенными губами.

И Батя, как все, так и он, глуховатым голосом попросил:

— Расскажи, Инна.

— Старушка ездит с нами каждый раз. Не пропустила ни одной поездки… Почему?.. А у нее маниакальная надежда — умереть в великом городе Санкт-Петербурге. Ловит свой улетный случай… Смешно?!. Одинокая. С гонором. Я ей говорю, Анна Евгеньевна — как же так! Ну, случись вам в самом деле там умереть. Вас же похоронят по-казенному. Где придется… Зароют наспех…

— А что она?

— А она губки вытянула в дудочку и цедит: крэ-эсавец горэ-эд. Крэ-эсавец… Я повторяю: зароют наспех… Пьяндыги… Лопатами… А она опять: крэ-эсавец горэ-эд… лишь бы в той земле!

— Часто ездит?

— Да. Каждый месяц.

Артем, словно бы обдумав сложившийся образ старушки, заключает:

— Могу тебя успокоить, Инна… Такие бабульки живут не считая. Можно сказать, живут бесконечно.

— Как это?

— А так. Не умирают, и все.

Артем уточняет:

— Важен только вопрос: завещала или нет она свою московскую недвижимость?

— Кому-то из родни. Завещала квартиру.

Артем: — А!.. Типичная долгожительница.

Общий легкий смех.

Инна с нарочитой, игровой обидой: — Прошу, однако, всех выпить! Выпить шампанское за мою старушку.

— Смотри, Инна. — Артем делает голос строже. — Смотри за собой. Любить города — опасно. Однажды оглянешься, а ты и есть эта путешествующая старушка.

— Пусть. В Питер хочу.

Артем дружески обнимает ее:

— К братьям Орловым, а?.. Помню-помню!.. Торопись. Братаны ждут.

Батя вдруг, уже без всякого перехода, срывается в прошлое: — Даже когда чифирили, чай бок о бок… Я спросил его: что ж ты, туманный филолог, все шепчешь и шепчешь мне какую-то хрень. Скажи словами. Я не всегда умею считывать с губ. Отдельные слова!.. А он дожевал хлеб, отер рот и опять, как в дружескую насмешку, сказал стихом:

Быть может, раньше губ уже родился шепот.

Я запомнил слово в слово. Что-то вроде той невстречи… А?

Батя развел руками:

— Ляпнулфилолог! Тихо-тихо, но представьте себе — так чеканно ляпнул. Так отчетливо. Каждый звук!.. Раньше губ — шепот.

Батя отказывался понимать:

— Чего он этим хотел?.. И безотрывно смотрел на меня глаза в глаза.

Свечное бдение закончилось. Коля Угрюмцев выскочил из какой-то дальней комнаты. Сматывает запасной провод. Наработался!.. Щелкает выключателем — ура, свет!.. И радостные голоса понесли в подхват полуподвальное эхо: — Ура!.. Ура-а!.. Ура-а-а!

Инна: — Свет — дело творческое. Так говаривал один лукавый старик, мой бывший коллега.

— Бывший?

— Он умер. Компьютерщик. Известный математик.

Батя: — Что, если я налью всем нам шампанского?.. Все-таки нам дали свет!

Меж тем Коля, давший людям свет и беспрерывно что-то ворчащий, сел поскорее за свой мольберт и кисточку в руки.

А Инна заметно возбуждена: — Старый математик был мудр, как змей. Меня и других учил новейшим системным программам…

Она перевела дыхание:

— Но вот, к примеру, каким задвинутым, каким недолеченным нашим вопросом он сам задавался… И задавал его другим. Внимание!

— Мы слушаем, слушаем, Инна.

— Он говорил: чтобы добиться или достичь в России того, чего ты хочешь, не надо жить удачей… Чтобы добиться, скажем, правды… справедливости… честного суда… в нашей России не надо жить умно и не надо жить хитро. В России не надо жить ярко. В России не надо жить круто. В России не надо жить тихо-тихо, вглухую. Но и не надо жить шумно…