Артем доволен, вытирает платком со лба пот:

— А говорят, политики — люди без вдохновения!.. Еще с каким вдохновением! Мы поэты!.. Мы творцы!.. А это, Оль, ты помнишь?.. Мы — нагие божьи светлячки!.. Помнишь?

— Нет, Артем.

— Ага!.. Божьи светлячки… Это тоже подробность, Оля! Оказывается, и ты кой-чего не помнишь!

* * *

Инна с укором Ольге:

— Ну ты глянь. Он разбудил Батю своими воплями. Может, пора отправить старика в постель?

Батя и впрямь уже разбужен: — Вы обо мне?

Инна: — Вы спали на собственном кулаке.

— У сибиряков научился.

— Слышала о таком, но видела живьем впервые.

Батя заметил поодаль Женю и Женю, ползающих по полу с клеенчатым «метром»: — Шаги считают. Ишь!.. И как строго!.. Молодежь настырна. Что они там меряют?

Ольга: — Не слишком долгую любовь.

— Чью?

— Не важно. Почему не померить любовь шагами.

Батя передернул сонными плечами. Он уже вышел из дремы:

— Хорошо сказала, Оля. Чудесно сказала. В точности так говорил мой друг, мой сердечный дружок Звоницын. Ударение на «о». Почему не померить любовь шагами… Это когда Звоницына угнали в лагерь — от жены на три тыщи пятьсот неточных километров. Если мерить на шаги — это неслабо.

— Звоницын? — Ольга уважительно подчеркивает ударение. Готова слушать.

— Да, надо ударять на «о». Я знаю — трудно, но так будет правильно.

И продолжает:

— Есть, Оля, далекий город Красноярск… Там последний из наших, у кого я жил, — тот самый инженер Звоницын. Пять и пять. И еще, конечно, без права выезда… Так и остался под Красноярском, когда реабилитировали… Меня на охоту водил. На волков… Старики, а шли на волков… Настоящий волкобой и друг настоящий…

— На волков? Не шутите?

— Я редко шучу. Не умею… Мы с ним от стрелков тогда вдруг отстали. Пурга вдруг… А я — незадача! — оступился в их новомодной охотничьей яме… Куда деться? Кого звать?.. Тайга… На белый снег еле выбрался. А идти не могу. С переломом… Звоницын притащил на себе. На горбу, можно сказать, принес… Он меня нес, шел — зубами скрипел, а волки шли следом… Волки! Настоящие красавцы! Метр в метр держали дистанцию. Смешно!.. Так и шли!.. За нами. Они не выли, и мы не кричали. Все честно. Сначала мы охотились, а теперь волки.

— А как нога?

— Нормально. Сейчас нормально. Я крепкий… Они меня первоклассно выхаживали. Звоницын и его жена Галя… Как родного. С Звоницыным мы выпивали… Чтобы я не падал духом. Песни пели. В голос… И Галя ни-ни насчет нашей выпивки… Не попрекнула. Выздоравливай, Сергей Сергеич! Лечи ногу!

Артем: — Мы, кажется, вас разбудили.

Батя: — Так вышло по жизни: Сибирь полна друзей, а в Москве — переночевать негде… Хотя сам я москвич, как я уже говорил. У меня вообще-то квартира на Арбате.

Артем с готовностью смеется: — Я где-то читал, что Сибирь большая — а Москва маленькая.

Батя непроизвольно потягивается: — Прошу прощения… Остатки с дороги. Остатки сибирского сна.

Артем: — А чем ваши друзья там занимаются?

— Кто чем. Возраст вполне пенсионный, однако почти все трудятся!.. А вот, скажем, шепчущий Буянов даже знает ваше имя… Я уже рассказывал. Он филолог. А за политикой следит… И слышал о вас. О вашем вхождении во власть.

Артем: — Интеллектуал? Сибирский ум?

— Константа — это я от него услышал. Я сам, к сожалению, мало интересуюсь политикой… Я еще подумал — что за фамилия такая?.. Константа.

Артем: — Она означает постоянство. Постоянство человека. Постоянство человека несмотря ни на что.

— Да, да, да… мой Буянов умен. Однако все еще тих. Постоянно тих. Как в лагере… Шепчет и шепчет. На всякий случай, что ли.

* * *

Ольга и Инна в хлопотах. Принесли из холодильника вареную колбасу, хлеб и немного недорогого сыра. Ежедневный разносол К-студии… Чай! Чай!.. Вот оно, наше главное здесь! Чай — это наше все! Вот они, чистые и ополоснутые чашки московских интеллектуалов!

Едва не помешав сестрам в хлопотах, в студии погас свет. Но тотчас зажегся. Как невнятное предупреждение, — мол, буду почему-то теперь мигать!

Однако чай чаем, а раскочегарившийся Батя держит в руках очередную подарочную бутылку. Вертит ее, хотя шампанское не рекомендуется взбалтывать. Но проснувшийся старикан взволновался. И теперь не так-то просто отодвинуться от лиц, замелькавших, запестривших в памяти… от их судеб… от их голосов.

— А конечно… А что, если мы — за моих друзей? Прошу прощения, что опять первым открыл рот не в своем застолье… Сестры!.. Я у вас… У вас в гостях, но я предлагаю за моего Звоницына. У него на «о» ударение.

— Откуда, Сергей Сергеич, столько друзей?! — не без зависти спрашивает Артем, хлебнувший за этот год воронежского одиночества.

— А по жизни.

— Завидую.

Батя хочет налить вина Артему:

— Ну, Артем Константиныч?.. За Звоницына?

В К-студии вновь погас свет, испугал еще разок — и тут же зажегся.

— Минутку, Сергей Сергеич. Прошу простить… Как там наша молодежь… Женя и Женя, как вы там?

Артем оглядывается на своих помощников, которые теперь в отдалении, с разных точек фотографируют скромный полуподвал — молельню их кумира.

Женя-девушка как раз кричит: — Артем Константинович! Сюда! Сюда!.. Мы нашли вашу стенку…

Встав из-за стола, Артем с виноватой улыбкой объясняет Бате:

— Это забавно. Можно посмеяться… У меня, когда я в раздумьях, дурная привычка. На стенке, на обоях черкнуть два-три слова. Для памяти.

— Метка?

— Наскальные рисунки! — И, еще раз извинившись, Артем ушел к своим Женям.

А крепкий старый Батя не хочет пить в одиночку. Он все еще с полным бокалом. Но рука умеет ждать, не дрожит.

— Дамы… Милые женщины… Вы наша радость… Ну вы-то, надеюсь, выпьете со стариком. Я вас прошу.

Сестры, как-никак хозяйки, подстегнутые мигнувшей лампой, заторопились. И сделали по глотку. И шампанское еще раз высоко оценили. Настоящее!..

Батя: — Вы для меня как дочки. Оля и Инночка… Инночка и Оля… За моего Звоницына, да?.. Ударение обязательно на «о». За Звоницына из-под Красноярска.

— Расскажите. Сибиряки и впрямь такие особенные люди?

— За своих друзей отвечаю. Да ведь как сказать, что они сибиряки… Сибиряки по судьбе… Эти мои, скажем, Звоницыны до ареста и до Сибири тоже жили здесь, в Москве. Со мной на одной улице… На Арбате… Здесь, пока он жил на Арбате, Звоницын, кстати сказать, мне совсем не нравился. Купит жене новую тряпку и хвастается — как, мол, он ее одевает, свою куколку! Суетлив был. Купленная тряпка не ах — дрянцо! а хвастал мужик выше крыши.