Чейн ожидал нападения илладонцев. Всякий раз на рассвете он изо всех сил боролся с подступающим сном и, в конце концов засыпая, крепко сжимал рукоять меча.

С наступлением ночи Вельстил ушел из трюма, бросив Чейна присматривать за жалкой и оборванной кучкой диких. Двое молодых монахов и седовласый свернулись клубком на полу трюма и не шевелились. Забел и курчавый монах, самый буйный из всей пятерки, сидели на корточках, не двигаясь с места, и, судя по всему, плохо сознавали, где находятся.

Если Вельстил намерен использовать монахов для того, чтобы завладеть желанным сокровищем, их надо накормить, причем этой же ночью, — иначе они станут ни на что не годны… да и сам Чейн недалеко от них ушел. Если илладонцы вздумают на них напасть, даже эти одичалые безумцы не уцелеют в схватке.

Чейн направился к двери и, жестом остановив Забел, бросил на ходу:

— Ждите здесь. Я вернусь.

Трюм располагался на корме шхуны, а матросский кубрик — недалеко от носа. Выбравшись из трюма и обнаружив, что поблизости нет ни души, Чейн направился к левому борту, где находился трап на палубу. Поднявшись по нему, Чейн приоткрыл низкую широкую дверь и затаился.

На палубе пахло жизнью. Всякий раз, когда Чейн видел какое-то движение, он едва удерживался от того, чтобы выскочить из укрытия. Он терпеливо ждал, когда мимо пройдет подходящая добыча. Тощий матрос средних лет не привлек его внимания, не тронул он и юнца, которому едва исполнилось двадцать. У него только один шанс, а стало быть, ему нужен кто-то покрупнее и поздоровее.

Из-за грот-мачты вышел кряжистый матрос в рубахе ржавого цвета и распахнутом жилете. Когда он оказался в пределах досягаемости, Чейн выбросил вперед руку.

Пальцы его стиснули небритые щеки и мясистые губы. Чейн рывком втянул матроса в шахту трапа. Илладонец брыкался и извивался, пытаясь вырваться.

Чейн ударил его кулаком по основанию черепа, и оглушенный матрос обмяк. Тогда он поволок свою добычу вниз по лестнице. На шее, под колючей небритой челюстью матроса пульсировала, билась жилка, и Чейн уже не сумел сдержаться. Он с силой вонзил клыки в шею матроса и начал жадно пить.

Он почти не чувствовал вкуса крови и лишь наслаждался тем, как наполняет его упоительное тепло жизненной силы. И вдруг отдернул голову — так резко, словно кто-то дернул за цепь, которая незримо обматывала его шею. Он выпил достаточно, чтобы подкрепить силы, но как же, о как же хочется еще!..

Матрос начал приходить в себя и, слабо задергавшись, невнятно замычал — рот его по-прежнему был зажат рукой Чейна.

Если кто-нибудь его услышит и решит узнать, в чем дело, сюда очень скоро сбежится весь экипаж.

Чейн проволок матроса по коридору к нижней двери грузового трюма. По пути он со всей силы зажимал рот и горло жертвы и ослабил хватку лишь на мгновение, чтобы отбросить засов и плечом толкнуть дверь. И лишь когда наполовину втащил матроса в трюм, заметил, что там произошли кое-какие перемены.

Все дикие либо вскочили на ноги, либо пригнулись, готовясь к броску. И не сводили широко раскрытых глаз с добычи Чейна, словно заранее знали, что он возвращается, и притом не с пустыми руками.

Забел затрясло. Между ее приоткрытых губ уже были видны удлинившиеся клыки. Курчавый монах принюхался, втягивая воздух и носом, и приоткрытым ртом, словно ощущал вкус крови.

— Не шуметь! — предостерег Чейн. — Если хотите уцелеть — не шумите!

Курчавый метнулся к нему.

Чейн швырнул матроса вперед, захлопнул дверь и привалился к ней спиной.

Матрос растянулся на полу трюма, и сразу же двое молодых монахов справа и слева бросились к нему. Илладонец попытался закричать, но из горла вырвалось только сдавленное клокотание. Ударом наотмашь он отшвырнул одного из диких и схватился за саблю. И тут курчавый с силой опустил на его голову железный шкворень.

Матрос тотчас обмяк, и монахи набросились на него, раздирая кожу и плоть и по-собачьи слизывая брызги крови. Забел присоединилась к этой оргии последней.

Она вгрызлась в бедро илладонца, разорвав холщовые штаны, чтобы добраться до живой плоти. Потом, испустив пронзительный вопль, запрокинула голову, и седовласый монах ударил ее ладонью по лицу, оттолкнул от добычи. И тут же алчно приник к ране, которую нанесли клыки Забел. Чейн едва не вмешался, но Забел зарычала на старика и полоснула его ногтями по лицу.

Ее выходка подстегнула всеобщее безумие, и дикие принялись драться друг с другом, продолжая при этом раздирать свою жертву на части.

Чейн запаниковал.

Откуда-то сверху, с палубы, донесся громкий треск рвущейся парусины.

Чейн услышал, как яростно перекрикиваются матросы, а затем, когда крики стихли, раздался топот бегущих ног. Что бы там ни происходило наверху, смертельной опасностью это, судя по всему, не грозило, а Чейн был только рад любой суматохе, которая заглушит то, что творится в трюме.

Он отвернулся, прижал ухо к двери, прислушиваясь к отдаленному шуму, и от души надеялся, что безумная трапеза не продлится долго. И только зверь, заключенный внутри его, рвался из цепей и выл, желая примкнуть к кровавому пиршеству.

Матроса уже не было слышно за урчанием, стонами и влажными сосущими звуками. К тому времени, когда все это наконец стихло, Чейн уже задыхался — зверю, который засел в нем, было в очередной раз отказано в сытной трапезе.

Он повернулся назад и застыл, не в силах отвести взгляда.

Правая рука и левая нога матроса были вырваны из суставов. Голова, почти отделенная от тела, болталась только на шейных позвонках. Один из молодых монахов все еще сосал половину отгрызенной кисти. Курчавый вампир жадно лизал залитый кровью пол.

Не верилось, что вот это кровавое месиво на полу еще несколько минут назад было человеком.

Забел подняла измазанное кровью лицо от истерзанного огрызка плоти — бедра вырванной ноги. Бесцветные глаза ее воззрились на Чейна, и она расплылась в улыбке, обнажив залитые алой кровью зубы.

— Спаси-бо… — запинаясь, выговорила она, — Спаси-бо…

Чейн стиснул зубы, борясь с неутихающим голодом. Ему не нужна была благодарность диких — пускай только продержатся до тех пор, пока Вельстил нуждается в них.

Все, чем когда-то была Забел, погибло, потеряно безвозвратно. Он должен смириться с этой истиной и никогда больше о ней не забывать.

— Убери все это! — прошипел Чейн и жестом указал Забел на расчлененный труп.

Он обогнул остатки дикого пиршества, высматривая большой кусок парусины, чтобы вытереть кровь на полу, а потом заметил высоко в стене корпуса какой-то люк. Забравшись на ящик, Чейн отодвинул железный засов и распахнул иллюминатор. Соленый ветер ударил ему в лицо, развеяв навязчивый запах крови. Когда Чейн оглянулся, одна только Забел поднялась на ноги и смотрела на него. Прочие глодали останки матроса.