Позже я узнал от нее, что Уолли отправился во Вьетнам примерно в то время, когда я вступил в морскую пехоту, и его едва-едва не разорвало на куски при какой-то нелепой судовой аварии, наградившей беднягу периодическими приступами душевной болезни, – он, впрочем, вернулся домой, в Чикаго (где его преданно ожидала Салли с двумя детьми), распаковал вещи, поговорил о своем желании изучать биологию, а спустя две недели исчез. Полностью. Сгинул. С концами. Милый молодой человек, из которого мог получиться незаурядный садовод, обратился в вечную загадку.

Салли же, в отличие от расчетливой Энн Дикстра, замуж больше не вышла. В конечном счете ей пришлось – по связанным с налогами причинам – подать на развод с Уолли, которого признали без вести пропавшим. Однако она держалась, растила в одиночку двоих детей в чикагском пригороде Хоффман-Истейтс, получила в Академии Лойолы степень бакалавра по управлению маркетингом, одновременно работая на полной ставке в индустрии приключенческого туризма. Обеспеченные родители Уолли помогали ей сводить концы с концами и оказывали моральную поддержку, понимая, что она в сумасшествии их сына не повинна и что бывают случаи, когда никакая любовь человеку не поможет.

Годы шли.

И едва дети оперились настолько, что их можно было спокойно отпустить из гнезда, как Салли приступила к осуществлению давнего плана – наполнить свой парус свежим ветром, любым, какой ни подует. А в 1983 году, направляясь на арендованной машине в Атлантик-Сити, завернула в поисках чистой уборной в «Штат садов» и случайно увидела на Побережье Саут-Мантолокинг, а там глядящий на океан большой дом в стиле королевы Анны, с верандой и балконом, – дом, который она могла бы купить с помощью своих и мужниных родителей, в который дети были бы рады приезжать с друзьями и супругами, пока она станет осваиваться в каком-нибудь новом деле. (Салли стала маркетинговым директором, а затем и владелицей агентства, которое снабжает билетами в бродвейские театры людей, переживающих последние стадии неизлечимых болезней и по каким-то причинам считающих, что, увидев восстановленного «Оливера» или первую лондонскую постановку «Волос», они смогут расцветить свои жизни – потускневшие ввиду приближения смерти – более яркими красками. «Выход на поклоны» – так называется ее компания.)

Я, по счастью, попал в поле зрения Салли, когда она прочитала в «Сосновых сучьях» мою биографическую справку и воспоминания о суррогатном Уолли, поняла, что я – нью-джерсийский риелтор, и отыскала меня, думая, что я смог бы помочь подобрать для ее компании здание попросторнее.

В одно, годовой почти давности, субботнее утро я приехал и увидел ее – угловато-красивую, седеющую блондинку, голубоглазую, очень высокую, с длинными ногами манекенщицы (одна на дюйм короче другой, следствие случившегося на теннисном корте несчастья, ну да и ладно) и с привычкой поглядывать на тебя искоса, как будто ты несешь бог весть какие глупости. Я пригласил ее поужинать в ресторанчике «У Джонни Матасса», что в Пойнт-Плизанте, и мы засиделись там до ночи, разговаривая на темы, весьма далекие от расширения офисного пространства, – о Вьетнаме, о перспективах демократов на предстоящих выборах, о прискорбном состоянии американского театра и ухода за стариками, о том, как нам повезло, что дети наши не наркоманы, не будущие уголовники и не малоприспособленные к жизни социопаты (мое везение по этой части, возможно, идет на убыль). Ну а дальнейшее понятно. Самое обычное, неизбежное дело, природа всегда готова взять свое, да и о здоровье нашем тоже думать не грех.

В Нижнем Скванкуме я сворачиваю с шоссе и дальше лечу по NJ 34, которое переходит в береговое NJ 35, а там присоединяюсь к окутанному парком потоку машин, чьи владельцы начали праздновать 4 июля раньше всех, – это люди, которым до того нравятся мучения и езда машина к машине, что они готовы вставать затемно и в течение десяти часов добираться сюда из Огайо. (Многие из этих граждан «Штата конского каштана», замечаю я, – сторонники Буша, и мне начинает казаться, что они подлейшим образом присваивают себе наше праздничное настроение.)

Дорога пронизывает Бей-Хед и Вест-Мантолокинг, патриотические вымпелы и американские флаги плещутся вдоль нее и на коротких улочках, уходящих к набережной, за которой видны клонящиеся и попрыгивающие паруса, а дальше – подернутый легким маревом синевато-стальной океан. Настоящего, переливающегося через край патриотического пыла в этой картине не ощущается – обычная повседневная летняя толкотня шумных «харлеев», мопедов, открытых джипов с торчащими из них досками для серфинга, затиснувшихся между «линкольнами» и «плимутами» со стикерами «ПОПРОБУЙ МЕНЯ ОБОГНАТЬ!». На пропеченных солнцем тротуарах теснятся в очередях за ирисками и мороженым нетерпеливые, тощие, одетые в одни лишь бикини девчушки-подростки, а на пляже восседают в высоких деревянных креслах спасателей качки обоих полов, бездумно глядящие на воду, скрестив на груди руки. Парковки заполнены; места в береговых мотелях, на стоянках жилых автоприцепов, сдаваемые в аренду квартирки забронированы еще несколько месяцев назад, снявшие их люди нежатся теперь под солнцем в привезенных из дому шезлонгах или лежат, читая, на узких верандочках, окруженных кустами остролиста. Иные же просто стоят с палочками в руках на старых, тридцатых еще годов, дощатых тротуарах и удивляются: разве когда-то оно – лето – не было временем душевного подъема?

Справа от меня, за городом, открывается вид на широкий простор пасмурного, солоноватого эстуриального плато – безрадостного, утыканного ивами-шелюгами, кустами шиповника, завязшими в грязи гнилыми остовами лодок; над всем этим царит видная отовсюду огромная, розовая, как первоцвет, водокачка, а за нею снова тянутся однообразные жилые дома. Таков Серебряный Залив, чье небо оперено темными чайками, скользящими к океану по пятам за утренней грозой. Я миную одинокого, затянутого в кожу байкера, он стоит на обочине у поломавшегося мотоцикла и просто ждет чего-то, впитывая в себя панораму речного устья и пытаясь, полагаю, понять, как добраться отсюда туда, где ему смогут помочь.

Ну вот я и в Саут-Мантолокинге, то есть почти «дома».

Я останавливаюсь на пляжной дороге у магазина, в котором продают ВИНО, покупаю две бутылки «Раунд-Хилл Фюме-Блан» 83 года, съедаю шоколадный батончик (с шести утра ничего во рту не было) и выхожу на тротуар, под соленый ветер, чтобы просмотреть телефонные сообщения: если Маркэмы снова всплыли на поверхность, хорошо бы об этом знать.

Да, первое из пяти и вправду пришло от Джо Маркэма – в полдень, когда он окончательно разозлился на себя за беспомощность. «Да. Баскомб? Это Джо Маркэм. Позвоните мне. 609 259-6834. Это все». Блям. Слова как пули. Пусть подождет немного.

Второе сообщение. То, что называется «холодным звонком». «Так. Мистер Баскомб? Мое имя Фред Кёппел. Возможно, мистер Бланкеншип упоминал обо мне». (Мистер Кто?) Я подумываю выставить на продажу мой дом в Григг-стауне. Уверен, купят его достаточно быстро. Как мне говорили, это рынок продавцов. Во всяком случае, я хотел бы обсудить все с вами. Может быть, если мы договоримся о разумных комиссионных, вы взялись бы за это? На мой взгляд, дом сам себя продаст. От вас потребуется лишь бумажная работа. Мой номер…» Комиссионные, разумные или не разумные, составляют 6 %. Щелк.