Он наверняка цитирует какого-то журналиста из правых, статью которого прочел две минуты назад в трентонской «Таймс». И правительство, и то, что мы ему «до фонаря», заботит Карла меньше всего на свете.

Впрочем, ответить мне нечего, и потому мой взгляд устремляется через заднюю дверь к парковке, где под солнцем стоит на сияющих новых покрышках серебристый разъездной лоток; зеленый с белым складной навесик над раздаточным окошком свернут, а весь этот агрегат приторочен цепью к пятидесятигаллонной бочке из-под смазочного масла, заполненной бетоном и привинченной болтами к врытой в землю бетонной плите (Карл полагает, что это должно обескуражить воров). Под таким углом лоток представляется годным в дело, но также и приятно нелепым в большинстве отношений, и вдруг, совершенно неожиданно, я ощущаю себя отрешившимся от всего на свете, кроме вот этого места, как будто Карл и я – это все, что есть у нас обоих. (Что, разумеется, неправда: у Карла имеются в Грин-Бее племянницы; у меня двое детей и бывшая жена в Коннектикуте, а еще подружка, с которой мне уже не терпится повидаться.) Откуда взялось это чувство, почему сейчас и почему здесь, сказать вам не могу.

– Знаете, я вчера прочитал в газете… – Карл вытягивает свой торс из окна, поворачивается ко мне и, протянув руку к транзистору, выключает трансляцию полечного фестиваля, – что поголовье певчих птиц у нас сокращается, а повинно в этом пригородное строительство.

– Не знал. – Теперь я смотрю в его гладкое розовое лицо.

– Именно так. Потревоженные строительством хищники пожирают в гнездах яйца и птенцов. Страдают виреоны, мухоловки, славки, дрозды. По-настоящему тяжелые потери.

– Да, плохо дело, – говорю я, поскольку больше мне ничего в голову не приходит.

Карл – человек фактов. По его представлениям о достойном обмене мнениями, собеседнику следует предъявлять нечто такое, о чем он и думать никогда не думал, – невразумительный исторический парадокс, россыпь неопровержимых статистических данных, например: Нью-Джерси отличается самым высоким в стране налогом на собственность или: один из каждых трех латиноамериканцев нашей страны проживает в Лос-Анджелесе, – в общем, нечто, ничего не объясняющее, но делающее неотвратимыми ответы самые банальные, а Карл, выдав свои факты на-гора, смотрит на тебя, ожидая ответа, который может сводиться лишь к «Вот уж чего не знал» или «Ах, чтоб меня». Настоящий, философичный, незапрограммированный диалог между человеческими существами ему неинтересен, несмотря на все его познания в эргономике. Я понимаю, что мне пора уезжать.

– Послушайте, – говорит Карл, забыв о суровой участи виреонов, – похоже, на нас тут глаз положили.

– О чем это вы? – Струйка маслянистого, горячего, как хот-дог, пота, покинув линию волос, находит, прежде чем я успеваю пальцем остановить ее, прибежище в левом ухе.

– Да, видите ли, вчера вечером, ровно в одиннадцать, – Карл упирается ладонями в край прилавка за спиной, – я прибирался тут. И на парковку заехала парочка мексиканцев. Очень медленно. Потом выехала и укатила по тридцать первому, а минут через десять вернулась. И снова медленно въехала и выехала.

– Почему вы решили, что они мексиканцы? – Я ловлю себя на том, что скептически прищуриваюсь.

– Они были мексиканцами, – негодующе отвечает Карл. – Низкорослые парни, черноволосые, коротко остриженные, в синей приземистой «монзе» с тонированными стеклами, с розовыми и красными, как сальса, лампочками вокруг номерного знака. По-вашему, это не мексиканцы? Ладно. Тогда гондурасцы. Невелика разница, верно?

– Вы их когда-нибудь видели прежде? – Я встревоженно выглядываю из раздаточного окна, словно ожидая обнаружить подозрительных иностранцев.

– Нет. Однако они заезжали сюда около часа назад, купили березового сока. Номер пенсильванский, CEY 146. Я записал.

– В контору шерифа звонили?

– Там сказали, что закона, который запрещает заезжать в закусочную для автомобилистов, нет, а если бы такой существовал, не было бы нашего заведения.

– Ладно. – Я опять не знаю, что сказать. По сути, рассказ Карла схож с его заявлением о сокращении поголовья певчих птиц. Хотя сообщение о подозрительных соглядатаях в приземистой «монзе» радости мне не доставляет. Оно не из тех, какие хочется слышать мелкому предпринимателю. – Вы не попросили проверить номер?

Новая струйка маслянистого пота соскальзывает по моей щеке.

– Мне предложили не волноваться, просто быть повнимательнее. – Карл берет резиновый вентилятор и направляет струю воздуха мне в лицо. – Я надеюсь только, что эти маленькие членососы, если надумают нас ограбить, меня не убьют. Или убьют лишь наполовину.

– Просто отдайте им все деньги, – серьезно советую я. – Мы уж как-нибудь заработаем новые. Не геройствуйте.

Лучше бы Карл отвернул вентилятор в сторону.

– Мне нужно что-нибудь для самозащиты, – говорит Карл и тоже бросает через раздаточное окно быстрый, оценивающий взгляд.

Я никогда о самозащите не думал – до тех пор, пока мальчишка-азиат не хватил меня по голове бутылкой «пепси».

А тогда надумал затаиться на следующий вечер с пистолетом в том же месте и перестрелять всех троих. Впрочем, то была идея нереалистичная.

Я вижу в окно, как бригада дорожных рабочих, не сняв касок и изолирующих рукавиц, неторопливо пересекает шоссе и шагает по нашей парковке. Двое старательно стряхивают с плотных штанов пыль, двое смеются. Некоторые черные, некоторые белые, но перерыв они проводят вместе, как лучшие друзья. «Я возьму толстую колбасину», – доносится до меня голос одного из них, а следом общий смех. «Голодно – сказала она», – добавляет кто-то еще. Общий хохот (слишком громкий, чтобы быть искренним).

И я ощущаю желание выйти отсюда, сесть в машину, включить на полную кондиционер и во весь опор помчать к Побережью – прежде чем меня приспособят к жарке колбасок, подаче корневого пива и бдительной слежке за клиентами, среди которых может оказаться и жулье. Время от времени, когда Карл проходит какой-нибудь медицинский осмотр или подправляет свои вставные челюсти, я остаюсь здесь за главного и каждый раз чувствую себя полным козлом. Зато Карлу страшно нравится нахлобучивать бумажную шапочку на голову «хозяина».

Он уже начал вытаскивать из холодильника кружки с пивом.

– Как там старина Пол? – спрашивает он, забыв о мексиканцах. – Привезите-ка вы его сюда и оставьте со мной на пару дней. Я его мигом в божеский вид приведу.

Карлу известно о трениях Пола с законом по поводу украденных презервативов, да и вообще он считает, что пятнадцатилетних пареньков непременно следует приводить в божеский вид. Уверен, Пол заплатил бы немалые деньги, чтобы провести здесь с Карлом пару свободных дней – обмениваться с ним анекдотами и двусмысленностями, без удержу хлебать корневое пиво, пожирать польские колбаски и в итоге довести Карла до помрачения ума.

Но об этом и думать нечего. Холостяцкое жилище Карла на втором этаже многоквартирного дома в Ламберт-вилле – дряхлая, оставшаяся от прежней тарритаунской жизни мебель, фотографии покойной жены, стенные шкафы, заполненные старыми «мужскими» вещами, зловонная парфюмерия на расстеленных по комоду салфеточках, зеленая резиновая сушилка для посуды, странные запахи одинокого обиталища, – я буду счастлив, если Пол во всю жизнь не увидит этого своими глазами. Да мало ли чего там можно бояться – оставленной на столе пачки фотографий «для взрослых», «занятного журнальчика», который может обнаружиться на подставке телевизора среди газет, каких-нибудь «недавно изобретенных» трусов из тех, которые Карл надевает только дома и которыми похвастается, решив, что они могут «позабавить» моего сына. Какие только фантазии не приходят в голову одиноким пожилым мужчинам, все идет тихо-мирно, и вдруг ба-бах! – ты весь в дерьме и даже моргнуть не успел! А потому – при всем уважении к Карлу, с которым я счастлив вести общий бизнес и который не дает никаких оснований подозревать его в чем-то сомнительном, – отцу надлежит быть бдительным (хоть и не приходится спорить с тем, что я далеко не всегда проявлял надлежащую бдительность).