С глубокой жалостью и состраданием смотрела Ирма на свою учительницу. В это мгновение она ненавидела Есенина. И если Айседора называла его «ангель», то Ирме хотелось крикнуть: «Черт! Дьявол-искуситель с белыми кудрями!» Подойдя к Айседоре, она забрала гармошку:

— Успокойся, Айседора, вернется твой Есенин. — Ирма обняла Айседору, и та положила ее голову себе на плечо. Приемная дочь нежно гладила ее волосы, укачивая, как ребенка.

— Илья Ильич, почему он убежал от меня? — спросила, жалобно всхлипывая, Дункан. — Почему?

— Трудно сказать, — с готовностью заговорил Шнейдер. — Видите ли, его окружение, то есть так называемые «друзья», а проще сказать, прилипалы, тянут его с собой! Он им нужен, без него они ничто. Свора бездарей! — Он обрадовался, что разум Дункан прояснился.

— Но я же принимала их! Я пила с ними, чтобы только он не уходил! Эти друзья… А вспомните, как тогда они его избили! Вы помните? — настойчиво повторила она, с ненавистью поглядев на Шнейдера. — Что он? Где он? Почему я до сих пор о нем ничего не знаю? Шнейдер, вы только разводите шашни с Ирмой и совсем не занимаетесь моими делами. Думаете, Айседора сумасшедшая и ничего не видит?! Я вам плачу большие деньги! — кричала она. — Идите узнайте!

— Хорошо, Айседора, — обиделся Шнейдер. — Я сейчас пойду и все узнаю, — он повернулся и, уходя, выразительно поглядел на Ирму, незаметно от Дункан повертев пальцем у виска: «Сумасшедшая!».

— Ирма! Ты думаешь, я не поняла, что пила воду с лекарством? — спокойно сказала Дункан, когда за Шнейдером закрылась дверь. — Подай настоящее шампанское. — Она вытерла слезы, встала, подошла к зеркалу, на котором наискосок краснела надпись: «I love Ezenin!» Глядя на свое отражение, она пальцем нежно провела по буквам.

— Сейчас придет Езенин! — Лицо ее озарила счастливая улыбка. — Я чувствую, он рядом!

«Прав Шнейдер, — подумала Ирма. — Она, кажется, и впрямь свихнулась от любви», — но возражать не стала. Принесла бутылку шампанского и поставила на столик рядом с бокалами.

— Мне можно уйти?

Айседора кивнула в ответ.

Ирма распахнула дверь спальной и лицом к лицу столкнулась с Есениным. От неожиданности она закричала, будто увидела привидение, и отшатнулась, повалившись в кресло.

— Ты чего, Ирма? Чего испугалась, дура?! Это же я, Есенин. — Есенин пьяно ухмылялся, стоя в дверях. Пальто на нем было расстегнуто, под ним виднелась порванная рубашка. Шляпа чудом держалась на затылке, из ссадины на лице сочилась кровь.

— Есенин! Серьеженька! — бросилась к нему в объятия Дункан.

Услышав, как истошно завопила Ирма, бегом вернулся Шнейдер, но, увидев Есенина, обрадованно воскликнул:

— Сергей Александрович! Дорогой вы наш! Какими судьбами? Мы вас по всей Москве разыскивали! — залебезил он заискивающе. — Что с вами? Где вы были?

— Потом! Все потом! — отмахнулся Есенин.

А Дункан повисла у него на шее, зажмурив глаза от счастья. Она стонала, скулила, как преданная собачонка при виде своего вернувшегося хозяина, своего повелителя.

— Айседора! Я так скучал без тебя! — страстно целовал ее Есенин. Не обращая внимания на Шнейдера и Ирму, он скинул на пол свое пальто и, подняв Дункан на руки, положил на кровать.

Сквозь полупрозрачный пеньюар он ласкал ее груди, бедра, а Дункан с нетерпением стала расстегивать его рубашку, помогая Есенину раздеться.

Завороженные такой откровенной страстью, Ирма со Шнейдером стояли и глядели, не смея шелохнуться, чтобы не нарушить это великолепное безумство. Когда на пол со стуком упали ботинки Есенина и он стащил с себя брюки, Ирма отвернулась, не в силах больше глядеть. В ней тоже проснулось желание. Сейчас она завидовала Айседоре, завидовала ее свободе в любви. Она не выдержала и, ни слова не говоря, взяла Шнейдера за руку и требовательно повела за собой в другую комнату.

Спустя какое-то время утомленная и счастливая Дункан лежала рядом с Есениным, любуясь его крепким молодым телом. Она заметила ссадину у него на лбу.

— О, my God! Кто это тебя, Серьеженька?

— Да это я в турне по Кавказу с Мариенгофом съездил, стихи читал, — бросил он небрежно. — Как меня принимали, Изадора! У-у-у! Как тебя! Веришь? Орали «Браво!» так, что оглохнуть можно! «Браво, Есенин! Браво!»

— Браво! Браво, Езенин! Лублу! — подхватила Дункан, хлопая в ладоши. Она снова обняла Есенина и стала ласкать, но он отстранил ее и, подняв с пола штаны, стал одеваться.

Хотел было надеть и рубаху, но махнул рукой и, пошатываясь, подошел к пальто, которое так и валялось у двери.

Есенин порылся в карманах.

— Вот! — с гордостью произнес он, доставая невзрачную книжку. — Издание моих стихов! «Пугачев»! — нежно погладил он обложку и вдруг с яростью швырнул книгу на пол.

— Бумага паршивая, зато стихи гениальные! Я утер им нос, — погрозил он кому-то кулаком. — Давай обмоем «Пугачева», Изадора!

Есенин открыл шампанское и налил в бокалы, подал один Дункан и уселся рядом. Даже не чокнувшись с ней, он жадно, большими глотками выпил и опять налил себе до краев.

— Что ни напишу: «Есенин все невпопад, все не вовремя! У нас идет строительство железных дорог, а он: «Трубит, трубит погибельный рог»», — картавил он, явно подражая голосу Ленина. — С лысиной как поднос! Твою мать! — Он опять отхлебнул из бокала. — В газетах кричат: «Есенин вокруг себя ничего не видит! Не видит нашей революционной современности!» Это я-то не вижу! Не вижу, как деревня гибнет?!! — Он вскочил с кровати и зашагал по комнате, шлепая босыми ногами. — Я не вижу, что кругом полно нищих? Беспризорников?! Дохлые лошади валяются?! Голод кругом?! Жрать людям нечего?! — Из глаз его брызнули слезы. — Россия гибнет… — Он остановился, безнадежно махнул рукой: — А-а-а! — Вытер ладонью слезы и посмотрел на Дункан, которая ничего не поняла из всего, что говорил Есенин, а только чувствовала, что ему плохо. И тоже плакала за компанию вместе с ним. Это было так трогательно, что Есенин благодарно улыбнулся.

— А ты нам эллинскую культуру прививаешь, — засмеялся он, — с дунканятами в хитонах порхаешь, Изадурочка ты моя! — Он рывком поднял ее за руку с кровати и, обняв, подвел зеркалу. Рядом с ее надписью «I love Ezenin» той же помадой приписал: «Я люблю Изадору» и расписался: «С. Есенин».

— Ай лав Изадора, — перевел он и поцеловал танцовщицу долгим страстным поцелуем, а потом они хохоча повалились на кровать.

— I love Ezenin! — уселась она на него «верхом». — Я спасу тебя! Я увезу тебя! Я увезу тебя в Европу. В Америку, — подпрыгивала она, хохоча. — Ты должен видеть мир! Ты гений! Но надо марьяж! Свадьба! — Она улеглась рядом с Есениным, лаская его. — Ты и я! Муж и жена! Иначе там нельзя! Там другие нравы… — торопливо говорила она по-английски.

— Погоди, Изадора! Погоди! — остановил ее Есенин. — Я все равно ни хрена не понял… нот андестенд! — нашел он нужное слово и повторил громко: — Нот андестенд.