– Неужели ты не можешь хоть раз дать ей нормально отдохнуть? – воскликнул дед. – Разве последнее время ты не подыскал заместителей для выполнения ее работы? И я вообще не понимаю, какого черта я зарабатывал нам миллиарды, если мои внучки не могут пофлиртовать, гуляя по Парижу!

Мак Кори отвернулся от видеокамеры и сердито посмотрел на своего отца.

– Да, ты заработал нам миллионы. А я приумножил их, превратив в миллиарды. И я не понимаю, как ты можешь говорить такое! Ведь ты сам заставлял меня пахать сутками и без выходных!

– Когда ты был ребенком, я был молодым и глупым, – терпеливо пояснил дед. – И тогда мы владели всего лишь миллионами. А семейка «Марс» становилась все наглее, и нам требовалось обеспечить победу над ними. Вдобавок, сынок, доля у тебя такая, ты родился мальчиком.

Кэйд вздохнула. Досадно, что ее лучшей защитой стала дискриминация женщин.

– Полагаю, ты помнишь, что я обеспечил тебе годовой тур по Европе, такой же устроил мне когда-то мой папочка, – продолжил дед. – И уж никак не моя вина, что тот год ты провел без толку, даже не попытавшись за двенадцать месяцев тайно проникнуть в лабораторию хотя бы одного шоколатье.

– А Кэйд, между прочим, учась в колледже, тоже провела за границей целый семестр! И не моя вина, что она предпочла двойную специализацию и не нашла причин, чтобы задержаться на год. К тому же она постоянно разъезжает по миру по делам нашей компании. И побывала практически во всех странах! За исключением нескольких, где нам пришлось бы нанимать армию для ее защиты от киднепинга.

– Либо все эти поездки лишь возбудили ее аппетит, – заявил дед, скрестив руки на груди, – либо Кэйд не получала там того, что ожидала, либо тебе нужно предоставить ей достаточно свободы, чтобы она могла провести хотя бы один день в Париже, не работая, но при этом не вызвав твоего раздражения. Она же окончила колледж четыре года назад. Не многовато ли времени прошло с тех пор, учитывая, что у нее не было даже нескольких часов нормального отдыха?

– Я не возражаю, чтобы она отдохнула, – угрюмо произнес отец.

Одна из привилегий принадлежности к сплоченному семейству миллиардеров заключалась в том, что ей доводилось видеть угрюмым главу одного из пятисот любимчиков Фортуны. На публике он себе подобного не позволял.

– Хотя, честно говоря, сейчас для этого не самое подходящее время. Но я лишь хотел убедиться, что с ней все в порядке. Просто Кэйд стала сама на себя не похожа, ведь раньше ей удавалось быстро разбираться с проблемами и отвечать на наши звонки. Вдобавок она же знала, что мне хотелось узнать ее мнение о настроениях братьев Фирензе.

– И что же, по-твоему, могло с ней случиться? – с усмешкой поинтересовался дед.

– Авария на дороге, похищение, пищевое отравление, перебор алкоголя, она могла оступиться, свалиться с лестницы, разбить голову, а там вокруг никого нет, кроме разъяренного французского шоколадника, или, вероятнее всего, при таком стиле поведения ее могли посадить в тюрьму.

Дед задумчиво поглядел на сына.

– Трудно быть отцом, сынок? – сочувственно спросил он.

– Очень трудно, – вздохнул Мак Кори, не уловив двусмысленности.

Дед хлопнул сына по плечу, но в ответ получил лишь непонимающий взгляд.

Кэйд спрятала усмешку, чувствуя, как в ней зарождается ностальгия по уютному семейному очагу. Как непривычно! Ведь на самом деле ей вовсе не хотелось домой.

Кэйд отправилась в Лувр. После полудня долго бродила по музейным залам. Удивленно разглядывала гигантских стражей в облике ассирийских крылатых быков. А попав в окружение итальянских художников, пыталась припомнить, не страдал ли кто-нибудь из них сифилисом, и понять, не сможет ли замечательное искусство этих страдальцев помочь ей улучшить настроение. Может, ей перебраться к Ван Гогу в музей Д’Орсэ?

Она бродила среди египетских саркофагов, осознавая, что находится среди представителей андеграунда, дошедшего до наших дней из глубины тысячелетий, и наконец, выбравшись на верхний уровень, увидела над собой небесный свет, льющийся через грани пирамиды, установленной в огромном внутреннем дворе Лувра. Там Кэйд просидела час на каменной скамье, скрестив ноги, почти в медитативном состоянии, ожидая духовного прозрения. Тихие голоса людей окатывали ее подобно журчанию водного потока, пока она созерцала мягкую освещенную бледность внутренних пространств и огромные мраморные статуи.

Охранники бросали на Кэйд подозрительные взгляды, и это забавляло ее. Никто в империи Кори не посмел бы смотреть на нее так. Может, преступная жизнь и поведение камикадзе создали вокруг нее особую ауру? Если чьи-то ауры и могли стать заметными, то именно в этом тихом, спокойном месте.

Ей вдруг представилось, что все посетители, поднимающиеся по эскалаторам из музея и вступающие на плиты дворцового двора в бодряще-холодный ноябрьский воздух, окружены белыми аурами. И, вновь оживая для реальной жизни, медленно обретают старую, привычную им окраску.

Выйдя из Лувра, Кэйд шла по дощатому покрытию первого в Париже железного моста Искусств, когда у нее зазвонил телефон.

– Ты ешь что-нибудь, кроме шоколадных конфет? – спросил Сильван. – Где ты? И вообще, осознаешь ли глубину своей непоследовательности? Тайно проникаешь в мою лабораторию, пытаешься купить меня, подкупаешь людей… Неужели ты действительно заплатила той американке тридцать тысяч американских долларов за утреннее занятие? Но когда я сам набиваюсь к тебе с приглашениями, даже не отзываешься.

– Тридцать тысяч долларов потерялись случайно. А о каком приглашении ты говоришь?

– Я оставил тебе сообщение сегодня утром.

Разве для приглашения на свидание нужны какие-то сообщения? Это нарушение одного из основных правил. Кэйд быстро просмотрела список сообщений. На лице ее появилась робкая улыбка.

– Как ты узнал мой номер?

Ноябрьские сумерки с каждым днем сгущались все раньше. Кэйд смотрела на берег острова Сите, исторического сердца Парижа, с оголенными деревьями и редкими парочками, бросавшими вызов холоду и угасающему дневному свету. Теплые лучи уличных фонарей оживляли сумерки, и мягкое свечение постепенно украшало дворцовые стены Лувра и собор Парижской Богоматери, и музей Д’Орсэ с его огромными вокзальными часами, поблескивающими зеленью. Ветер брызнул на нее пронизывающей изморосью, побуждая отправиться домой.

К сожалению, здесь у Кэйд не было настоящего дома. Она лишь сняла на короткое время скромную квартирку, из окон которой могла видеть то, что ей хотелось.

Приближался День благодарения, а за ним последует Рождество. Может, ей пора подумать о возвращении в настоящий дом? Глаза Кэйд погрустнели, а сердце встревоженно забилось. Где ей следует встречать эти праздники? Она договорилась с отцом, что проведет в Париже не более месяца. Месяц, казавшийся в момент соглашения огромным периодом личного свободного времени, теперь казался ничтожным, очень коротким.